Книга Национализм как политическая идеология. Учебное пособие - Владимир Малахов

Приблизительно со второй половины 60-х гг. ассимиляторская стратегия начинает подвергаться ревизии. В течение двух последовавших за 60-ми гг. десятилетий различные государства демократического мира приходят к той или иной форме признания культурного многообразия. Они перестают считать культурную неоднородность тем, что подлежит преодолению или устранению.

Обстоятельства, определившие интересующую нас трансформацию, можно объединить в две группы: демократизация и миграция.

К первой группе обстоятельств относится демократическое движение 1960-х гг. Поскольку мотором этого движения была учащаяся молодежь, его иногда ассоциируют с «молодежной революцией». Однако на это движение уместно взглянуть шире. Оно включало в себя разные элементы: радикальный демократизм так называемой «новой левой» оппозиции, подпитываемой идеями марксизма, маоизма и анархизма; движение за гражданское равноправие (в Европе — за права женщин, в США — за права негров); рабочее движение. Кульминацией этого разнородного протеста стали события весны 1968 г.

На этой волне заявили о себе и организации, боровшиеся за права меньшинств (религиозных, этнических, сексуальных). Хотя буря, поднятая этими движениями, в начале 1970-х и улеглась, она не прошла бесследно. Ее результатом было изменение общественного климата, которое, если попытаться обойтись минимумом слов, можно описать как демократизацию — сначала умонастроения, а затем и институтов. Это выразилось в постепенной «демаскулинизации» и демилитаризации в символической сфере, в дискредитации патримониальных образцов поведения (утверждении ценностей «антиавторитарного воспитания» и т. п.), в распространении идеалов толерантности, в плюрализации культурных ориентаций. Поколение, выросшее в течение последней трети XX в., довольно сильно отличается от поколения, составлявшего костяк западных обществ в 1950-е гг.

Второе обстоятельство, определившее трансформацию западных обществ, — беспрецедентный иммиграционный приток, который индустриально развитые страны Запада переживают приблизительно в тот же период.

Если до Второй мировой войны и короткое время после нее мигранты вливались в принимающее сообщество, либо растворяясь в нем в результате аккультурации, либо образуя незначительные по количеству меньшинства, то в последнюю треть XX в. положение очевидным образом меняется. Иммиграционный приток теперь представляет собой качественно новое явление. «Справиться» с иммиграцией с помощью мер, которые были эффективными еще в 50-е и отчасти в 60-е гг. (ограничения в приеме новых и ассимиляция принятых мигрантов), более невозможно.

Основную массу в этом притоке образуют переселенцы из стран третьего мира, т. е. люди, отделенные от основного населения принимающих стран значительной культурной дистанцией. В 1965 г. США, в 1967 г. Канада, а в 1973 г. Австралия отменили расово-этнические критерии при приеме иммигрантов. В Европе подобных ограничений de jure не существовало и раньше (хотя они и существовали de facto). Но если прежде они ограждали себя от нежелательных переселенцев жесткими квотами, то экономическая и демографическая ситуация, складывающаяся в последнюю треть XX в., заставляет отказаться от старой стратегии. Кроме того, существенное влияние на позицию государства в отношении мигрантов оказывает общественность. В частности, по гуманитарным соображениям индустриально развитые страны разрешают въезд значительного количества беженцев и лиц, просящих убежища. По тем же гуманитарным причинам эти страны воздерживаются от депортации лиц, ходатайство которых о предоставлении убежища было отклонено. Наконец, отчасти по соображениям безопасности и укрепления правопорядка, отчасти по экономическим причинам (увеличение налоговых поступлений, сужение сферы теневой экономики) многие государства периодически проводят «миграционные амнистии», предоставляя возможность нелегальным мигрантам получить легальный статус.

В результате доля иммигрантов в структуре населения западноевропейских обществ составляет от 5-6 до 17-18%. В эту статистику не попадают уже натурализованные, т. е. получившие гражданство, выходцы из других стран. С учетом этих лиц количество эмигрантского населения значительно возрастает. Например, в Нидердандах иностранцы официально составляют чуть более 5 % от общего числа жителей. Однако если прибавить сюда мигрантов, ставших гражданами страны, а также тех голландцев, один из родителей которых — неголландского происхождения, эта цифра возрастает до 16 %. Это в целом по стране. Что же касается крупных городов, то «неместные» здесь составляют от четверти до трети населения. В иммиграционных обществах эта доля еще выше. В некоторых мегаполисах Северной Америки более половины жителей или родились за пределами страны, или являются прямыми потомками мигрантов. От трех четвертей до четырех пятых жителей канадских мегаполисов — Торонто, Монреаля и Ванкувера — небританского и нефранцузского происхождения.

В литературе, посвященной этнокультурному плюрализму, проводится различие между «нациями-государствами» («национальными государствами») и «иммиграционными государствами». Надо, однако, заметить, что это различие не является строгим. Во-первых, по той причине, что практически все ныне существующие государства — в том числе и возникшие в результате иммиграции — определяют себя в качестве nation states. Во-вторых, «традиционные» национальные государства Западной Европы на протяжении последних сорока лет принимают на постоянное жительство такое количество мигрантов, что de facto превратились в «иммиграционные». И все же, отдавая себе отчет в условности этой классификации, мы вправе ее придерживаться. У Майкла Уолцера были весомые основания выделить «национальные государства» и «иммиграционные общества» в качестве особых «режимов толерантности»[324]. Главное из этих оснований заключается в том, что иммиграционные общества не имеют явного культурно-этнического «ядра». Здесь нет одной «нации» (в этническом значении слова) или «национального большинства», в культуру которого вливались бы национальные меньшинства. Здесь все в известном смысле — меньшинства, так что сформировавшаяся в рамках государственных границ общая культура представляет собой продукт взаимных уступок и взаимного приспособления многих групп. Важно и другое обстоятельство: в иммиграционных обществах государство мыслится как культурно индифферентное (нейтральное по отношению к этническим, конфессиональным, нормативным и жизненно-стилевым различиям между отдельными группами) и в этом смысле — как «наднациональное». Европейские государства, напротив, потому и называются «национальными», что придают особое значение культурной общности между их гражданами.

Из отмеченного различия вытекают и различия в стратегиях этих сообществ по отношению к иммиграции и порождаемому ею культурному разнообразию.

Тем не менее и в «национальных» и в «иммиграционных» государствах происходит общий процесс, который мы обозначили выше как пересмотр традиционного идеала национального сообщества. Этот пересмотр нашел выражение в распространении в конце 80-х — начале 90-х гг. дискурса «мультикультурализма».

В слово «мультикультурализм» вкладывают несколько разных смыслов: