Книга День рождения Лукана - Татьяна Александрова

Между тем время неумолимо приближало его собственное выступление. И вот он уже сам подходил к столику для чтения, чувствуя тяжесть в ногах и холодок в щеках.

– По просьбе редчайшей из жен, госпожи Поллы Аргентарии, и я написал стихотворение на сегодняшний праздник, – начал он. – К сожалению, я не успел предварительно показать его ей, так что, госпожа Полла, ты вольна не принимать этого обращения, если оно тебе не понравится. Что до меня, то я не решился тягаться с несравненными гекзаметрами Лукана, отчего выбрал для себя Фалеков стих, – прошу видеть в этом знак моего величайшего почтения к поэту.

Потом он глубоко вдохнул и начал читать:День рожденья Лукана пусть отметитВсякий, кто, в исступлении ученомНа холмах, где Истмийской храм Дионы,Жадно пьет от священных вод Пирены.Кто причастен рождению искусства:Ты, Аркадец, создатель звонкой лиры,Ты, Эван, Бассарид стрекатель ярых,Гиантийские сестры с Фебом вкупе!Пурпур лент пусть венчает ваши кудри,А по кипенно-белым одеяньямЮный плющ пусть стремит свои побеги!Пусть ученость потоком разольется,Зеленей станет в рощах Аонийских!Если тень твоя видеть свет способна,Пусть сплетенья венков ее утешат![152]

Окинув взглядом собравшихся, он увидел напряженное спокойствие на лице Поллы, заинтересованность учеными предметами, загоревшуюся в глазах ее мужа, а также привычную ироническую усмешку на лице Марциала, выражавшую мысль, что «Классик», как всегда, с головой зарылся в пыль веков. На остальных слушателей у него уже не хватало внимания.

Читая собственное описание чествования поэта на Кифероне, Стаций поймал себя на мысли, что очень хотел бы, чтобы все и правда перенеслось туда, и ответ за все держал бы не он, а Аполлон, музы и Мнемосина.

Далее шла необходимая по смыслу и безобидная по форме похвала родине поэта, Испании. Стаций изобразил ее такой, какой она казалась ему в детстве, когда он наблюдал, как солнце садится в огненное море:

Сколь блаженны и счастливы те страны,Где вблизи виден бег Гипериона,Слышен скрип колеса, когда нисходитКолесница на воды Океана…

Дальше шла более чувствительная часть, и Стаций сам ощутил, что его голос звучит обреченно:

…Лишь явился на свет и первым крикомОгласил он, младенец, эту землю,Как его приняла к себе на лоноКаллиопа сама и, скорбь забывшиПо навеки ушедшему Орфею,Говорила: «О мальчик, музам милый,Быстро ты превзойдешь певцов маститых.Нет, не реками править иль зверями,Или гетскими ясенями двигать, —Волновать станешь Тибр ударом плектра,Песней всадников поразишь ученых,Потрясешь и сенат порфироносный…

Он уже не мог смотреть по сторонам, понимая, что его Каллиопа как две капли воды похожа на сидящую перед ним прекрасную женщину в аметистовых одеждах, с простой прической и сединой в волосах. И она сама, заливаясь слезами, рассказывала краткую и печальную историю жизни поэта, как рассказывала ему, сидя в мраморной беседке над голубой бездной Дикархея.

Но дальше образ музы дробился: помимо седеющей женщины в аметистовых одеждах возникала другая, юная девушка, которую он увидел когда-то случайно в день ее высшего торжества и в пору безоблачного счастья:

…Но не только поэзии искусство, —Подарю я тебе и факел брачный,И супругу под стать тебе, какуюДать Венера могла бы иль Юнона.Всем взяла: красотой, умом, богатством,Простотой, и ученостью, и родом.Песни брачные пред порогом вашимВоспою я сама на праздник светлый!..

Сколько времени продолжался их брак? Лет пять, как получалось по рассказу Поллы. Но что значили эти пять лет по сравнению с двадцатью пятью годами ее жизни после него? Мгновение!

О свирепые, яростные Парки!Долгоденствие лучшим не дается!Отчего высота грозит паденьем?Точно ль ранняя смерть – удел великих?Так рожденный Аммоном-Громовержцем,Чей приход и уход – в сиянье молний,В Вавилонской почил гробнице тесной.Так рукою трепещущей ПарисаБыл повержен Пелид – Фетиды поросль.Так по волнам рокочущего ГебраУплывала от нас глава Орфея.

Пурпурные цветы вокруг золотой маски сами по себе напоминали скорбный рассказ Поллы о смерти Лукана, а представившийся ей образ головы Орфея неотступно стоял перед глазами Стация, когда он писал свое стихотворение. Закончив слезами рассказ Каллиопы, Стаций перешел к самой ответственной части своего стихотворения, в которой с излишним, как ему теперь казалось, дерзновением призывал поэта вернуться на землю:

Ты же, – где бы ты ни был, – там, над миром,Где несутся на быстрых колесницахДуши лучших, молвою вознесенных,И смеются над дольними гробами,Или там, где в священных мирных рощахЭлизейских покоятся счастливцы,Где с тобою фарсальские герои,И твоей благородной песни звукамИ Помпеи внимают, и Катоны(Тень святая! Лишь издали ты видишьБездну Тартара, слышишь стоны грешных,Наблюдаешь, как факел материнскийОсвещает бескровный лик Нерона)…

После разговора с Поллой Стаций уже не сомневался, что слухи о Лукане не имеют под собой никакой почвы. Он развил ту мысль, которую подала ему Полла в их первой беседе: певцеубийце Нерону мало было смерти вдохновенного поэта-пророка, ему надо было очернить его память, приравнять его к себе, выставить почти матереубийцей. Возможно, сюда примешивалась уже другая зависть: ходили ведь слухи, что заговорщики хотели поставить принцепсом Сенеку, так что в случае успеха Лукан оказывался его ближайшим наследником. Подумать только, на императорском троне могла утвердиться династия Аннеев – философов, поэтов! И статуи целомудренной женщины с правильными чертами лица и строгой прической богини украшали бы форум, Палатин, Капитолий. Разве одной этой мысли не достаточно для того, чтобы возжечь пожар ненависти в завистливой душе человека, запятнавшего себя всеми мыслимыми и немыслимыми пороками? Да, смерти мало – она не может повредить тому, кто уже проложил себе путь в бессмертие. Только цепкая, липкая, гнусная ложь – против нее бывают бессильны и великие. А ведь эту ложь повторяют и, возможно, будут повторять многие, как повторял он сам, пока случай не открыл ему глаза!

Наконец, Стаций дошел до концовки, вызвавшей опасения проницательной Клавдии:

Светлым к нам ты явись, на голос ПоллыОтзовись, умоли богов безмолвныхУступить хоть денек! Порой врата ихПозволяют мужьям вернуться к женам.Не обманом вакхических заклятийВозвращает она тебя на землю,Нет, к тебе самому она взывает,Сохраняя твой образ в самом сердце.Не приносит ей в горе утешеньяБлеск твоей золотой посмертной маски,Что мерцает над тихим брачным ложем,Сторожа ее сон. О смерть, уйди же!Это праздник начала новой жизни!Прочь, жестокая скорбь! Пусть по ланитамСлезы счастья текут и сладкой боли,Что оплакано, будет то священно.

Дочитав, Стаций решился наконец поднять глаза. Полла закрыла лицо руками и беззвучно плакала, приклонившись к плечу обнявшей ее Клавдии. Все собравшиеся с состраданием смотрели на нее, не решаясь произнести ни слова. Праздник все более напоминал игры в амфитеатре и прилюдные мучения истязаемых. Только здесь речь шла не об осужденной преступнице, а о почтенной матроне, хозяйке дома. Именно такого исхода Стаций и боялся.