Книга Мальчик, который рисовал кошек, и другие истории о вещах странных и примечательных - Лафкадио Хирн

Было заметно, как по ходу повествования менялся в лице господин Чжан. Наконец он воскликнул:

– Послушай! У меня нет родственников из рода Пин. Я никогда не слышал о женщине, которую ты описал. Тем более ничего не знаю о доме, про который ты говоришь. В то же время я уверен, что ты не способен лгать своему отцу. Не стал ли ты жертвой какого-то обмана? Во всяком случае, во всей этой истории есть нечто очень странное и совершенно непонятное…

Тогда, чтобы убедить их, юноша показал подарки госпожи Се – нефритового льва и ларец из резного агата, а затем и одно из ее стихотворений – собственноручно написанное женщиной. Теперь изумление Чжана передалось и отцу Мин Ю. Они с удивлением разглядывали предметы и сошлись во мнении, что вещи эти сделаны очень искусно и едва ли кто-то из мастеров современности способен сотворить такое – только в древние времена могли создаваться такие произведения. Они выглядели как новые, но словно многие столетия были укрыты где-то, а теперь явлены их очам. Да и стихотворение, заключили они, хотя и является несравненным образцом поэзии, написано не в современной стилистике, а в традиции давней эпохи Тан.

– Друг мой! – вскричал тогда господин Чжан, обращаясь к отцу юноши. – Мы должны немедленно отправиться туда, где, как утверждает мальчик, он обрел эти удивительные предметы. Трудно быть объективным, полагаясь на чужие слова. Ничто так не проясняет разум, как личный опыт. Не сомневаюсь, что ваш сын говорит правду. Но история эта уж слишком смущает мой разум.

И все втроем они отправились к дому госпожи Се.

Но когда они достигли того самого наиболее тенистого участка дороги, где воздух был пропитан сладкими ароматами, мхи зеленели особенно ярко, а плоды дикого персика рдели в изобилии, Мин Ю, вглядевшись пристально в густые заросли, вдруг вскрикнул в испуге. Там, где ажурно изогнутая крыша врезалась в небеса, теперь голубела только чистая синь, а где золотился и зеленел фасад дома, лишь шелестела, причудливо переливаясь в осеннем свете, листва; там, где была широкая терраса, с трудом можно было разглядеть только какие-то руины. Подойдя ближе, они увидели, что это остатки надгробия, но такого древнего и так сильно поросшего мхом, что прочитать имя погребенного было совершенно невозможно. Дом Се исчез!

Внезапно господин Чжан хлопнул себя ладонью по лбу и, оборотившись к спутникам, прочитал строки из хорошо всем известного стихотворения старинного поэта Цзин Гоу: «И над могилой Се Чжао, конечно, благоухают цветы персика…»

Обращаясь к отцу юноши, он продолжал:

– Друг мой, а ведь похоже на то, что красавица, околдовавшая вашего сына, и есть та самая, чье надгробие – точнее, то, что от него осталось, – мы здесь видим. Разве она не говорила, что породнилась с семейством Чжан? Но у нас нет родственников по фамилии Пин, зато, как вы помните, в городе есть широкая аллея с таким названием: Пин Хан. Существует какая-то мрачная тайна во всем, что она говорила. Она называла свое имя – Се Моу-хао. Но человека с таким именем быть не могло. Нет и улицы, которая бы так называлась. Но если соединить вместе иероглифы моу и сяо, то мы получим иероглиф цзяо! Слушайте! Ведь аллея Пин Хан находится на улице Цзяо. И на этой улице в эпоху Тан жили великие куртизанки! Разве она не пела песню о красавицах с улицы Цзяо? А на драгоценном ларце и на свитке, что она подарила вашему сыну, разве нет надписи: «Этот предмет высокого искусства принадлежит Гао из города Бохай»? Города этого давно нет, но память о славном Гао Бяне живет. Он был великим поэтом и управлял провинцией Сычуань. И когда он поселился в Чу, разве его возлюбленной не была красавица Се Чжао – не только самая известная из куртизанок с улицы Цзяо, но и самая прекрасная из женщин той эпохи? Это он и подарил ей автограф своего стихотворения. Да и драгоценные предметы, которыми теперь владеет ваш сын, прежде принадлежали ему. Се Чжао, видимо, умерла какой-то особой смертью. Во всяком случае, не такой, как обычно умирают люди. Прах ее должен был исчезнуть со временем, рассеявшись без следа, но что-то случилось, и потому тень ее неприкаянно бродит в этом пустынном месте.

Чжан замолчал. Всех троих охватило смутное чувство – словно нечто потустороннее вмешалось в их жизнь. И вторила этому ощущению природа: лесная зелень вдали сливалась в призрачную дымку и тонула в неземной красоте лесов. Легкий порыв ветра налетел, пошевелив листву, и принес с собой едва уловимый тонкий аромат, подобный тому, как пахнут шелка, сброшенные женщиной, или источают цветы, увядающие в вазе… А деревья отозвались угасающим шепотом и послышалось имя: Се Чжао…

Отец Мин Ю, разумеется, был весьма обеспокоен произошедшим и тревожился за сына. Через несколько дней он отослал его в город Гуанчжоу. Там, по прошествии лет, Мин Ю достиг высокого положения и снискал почести благодаря своей учености и глубоким познаниям. В том же городе он женился на достойной девушке из благородного семейства, и у них родились дети – очень умные и красивые. Несмотря на это, память о Се Чжао всегда жила в его сердце. Он никогда ничего и никому не говорил о ней – даже когда его дети просили рассказать, где он взял эти две необыкновенно красивые вещи, что всегда стояли перед ним на письменном столе, – нефритового льва и резной агатовый ларец.

Легенда о Чжи Нюй

В пространных комментариях к тексту священной для всех китайцев книги Лао-цзы «Трактат о божественном воздаянии» можно найти одну историю – настолько древнюю, что никто и не помнит имени ее автора, затерявшегося в столетиях, но в то же время такую прекрасную, что она до сих пор живет в памяти сотен миллионов обитателей Поднебесной. Ее просто помнят, как помнят молитву, что выучили еще в детстве. Китайский автор не упоминает ни города, ни провинции, где происходили события, что даже для самых древних китайских источников большая редкость. Говорится только о том, что героя истории звали Тун Юн, а жил он в эпоху великой династии Хань, то есть почти две тысячи лет назад.

Мать Тун Юна умерла, когда он был еще ребенком. Едва ему сравнялось девятнадцать, отец его скончался, оставив сына в совершенном одиночестве. Не оставил он ему и средств к существованию, поскольку был человеком бедным. Он не сумел отложить даже нескольких медяков. Но это главным образом потому, что все деньги, что зарабатывал, он вкладывал в образование единственного сына. Юноша очень любил отца и сильно горевал об утрате. Однако, помимо естественной скорби, его глубоко печалила мысль о том, что из-за отсутствия средств он не может справить подобающий поминальный обряд по своему доброму родителю, а тем более поставить памятник на могиле. У бедняков не бывает богатых друзей. Поэтому и среди тех, кого знал Тань, не нашлось никого, кто бы смог помочь ему в этом деле. Он посчитал, что у него есть только один способ достать необходимую сумму – продать себя на время в рабство какому-нибудь богатому земледельцу. Колебался он недолго и решил поступить так. Напрасно друзья пытались отговорить его от этого шага, напрасно уверяли, что все переменится и как-нибудь выправится, удача улыбнется, они помогут ему потом, но юноша стоял на своем. Всем Тун отвечал:

– Лучше сто раз я продам свою свободу, нежели пренебрегу своим долгом и не почту память отца должным образом.