Книга Цивилизация перед судом истории. Мир и запад - Арнольд Тойнби

Чем же отличалась ситуация во время второй попытки Запада завоевать Дальний Восток, что позволило на этот раз победителю добиться успеха?

Одно очевидное отличие заключается в технологии. В XVI и XVII веках западные корабли и оружие не настолько превосходили вооружения и флот Дальнего Востока, чтобы дать Западу ощутимый перевес сил. В этом первом раунде борьбы между двумя цивилизациями Дальний Восток остался хозяином положения; и когда он почувствовал необходимость разорвать отношения, западным пришельцам не хватило сил противостоять этому. Но когда западные гости появились вновь на берегах Китая и Японии в XIX веке, баланс сил был в их пользу, ибо китайские и японские вооружения оставались все теми же, что и два века назад, в то время как на Западе за этот период произошла Промышленная революция; пришельцы вернулись, оснащенные новейшим оружием, с которым дальневосточные державы тягаться не могли. В этих новых обстоятельствах они были вынуждены уступить влиянию Запада, причем перед ними открывались два возможных пути. Если дальневосточное царство-отшельник попыталось бы проигнорировать технологический вызов Запада, то его крепко запертые двери быстро вышибли бы западные орудия. Единственной альтернативой было держать непрошеных гостей на расстоянии, освоив их собственное оружие; но это можно было сделать, лишь добровольно распахнув свои двери западным технологиям, прежде чем захватчик вломится силой. Японцы оказались проворнее китайцев и быстрее освоили производство и владение новейшими типами западных вооружений; но и китайцы в конце концов в самый последний момент успели переориентироваться, избежав участи Индии — полного закабаления западной державой.

Однако и на этом наша история не закончилась. Ибо, хотя технологическое превосходство Запада, пережившего Промышленную революцию, может объяснить, почему дальневосточные народы были вынуждены открыть свои двери Западной цивилизации в XIX веке, нам еще предстоит понять, что же побудило их разорвать отношения с западными пришельцами в XVII и XVIII веках. Разрыв при первом столкновении двух миров на первый взгляд удивляет, так как в XVI веке дальневосточные народы гораздо благосклоннее встретили этих, тогда еще совершенно незнакомых им чужестранцев, нежели тремя веками позже, когда те вернулись, отягощенные плохой репутацией, заработанной прежде. И тем не менее второе столкновение, характерное тем, что поначалу дальневосточные народы весьма неохотно вступали в контакт, закончилось внедрением западного образа жизни, в то время как первое, начавшееся весьма благожелательно, закончилось полным разрывом. Где же ключ к этой удивительной разнице между двумя актами одной драмы, драмы столкновения между Дальним Востоком и Западом?

Различие в реакции дальневосточных народов на западную цивилизацию в этих двух случаях имеет характер отнюдь не случайный или необычный. Реакция была разной оттого, что вызов, стоявший перед ними в каждом из случаев, был неодинаков. В XIX веке западная цивилизация предстала перед ними прежде всего в облике незнакомой новой технологии, в XVI же она возникла в облике новой незнакомой религии. Именно тот ракурс, в котором представала западная цивилизация, и предопределил различие в реакции, вызванной в умах и душах дальневосточных народов в первом и во втором случаях: незнакомую технологию не так трудно воспринять, как незнакомую религию.

Технология оперирует вещами и понятиями, лежащими на поверхности жизни, так что кажется практически безопасным взять на вооружение зарубежную технологию, не подвергая себя риску духовного закабаления. Но разумеется, представление, что, овладевая чужой технологией, связываешь себя лишь до определенной степени, скорее всего ошибочно. Истина в том, что все отдельные элементы культурного пространства имеют глубинную внутреннюю связь между собой, так что, отбрасывая старую и привычную технологию и овладевая новой и чужой, нельзя удержать изменения на чисто технологическом уровне, они постепенно будут проникать все глубже, подтачивая исконную культурную традицию и завоевывая все новые и новые пространства для пришлой культуры, которая продвигается шаг за шагом, проникнув через щелку, пробитую клином техники.

Сегодня мы своими глазами можем видеть, как этот скрытый эффект начинает проявляться на всем культурном пространстве Китая, Кореи и Японии спустя столетие или больше после того, как современная западная технология начала просачиваться в эти страны. Существенным фактором при этом, однако, является время; поэтому те революционные изменения, которые совершенно очевидны для нас сегодня, не могли предвидеть государственные деятели Дальнего

Востока сто лет назад, когда они с большой неохотой принимали решение допустить чужеземную технологию в свои страны. Как и их турецкие современники, они намерены были воспользоваться западной технологией лишь настолько, насколько это было необходимо для собственной обороны и безопасности. Но даже если бы у них зародились подозрения о подспудных силах, заключенных в железном корпусе этого механического Троянского коня, они скорее всего не отказались бы от того, чтобы впустить его внутрь. Ибо понимали, что стоит отказаться принять чужую западную технологию, и их страны тут же станут жертвами вооруженного захвата. Итак, дальневосточным государственным мужам предстояло принять решение перед лицом внешней военной угрозы. По сравнению с этим внутренняя опасность подчиниться целиком с потрохами западному образу жизни казалась более отдаленной угрозой, которой можно было на время пренебречь. «Довлеет дневи злоба его».

Таким образом, в XIX веке заимствование неизмеримо превосходящей западной технологии показалось дальневосточным государственным деятелям оправданным риском и насущной необходимостью. Именно этим объясняется, почему на этот раз они приняли от Запада то, что им было отнюдь не по вкусу. По крайней мере это казалось меньшим злом, нежели перспектива быть завоеванными и порабощенными тем самым оружием, которым они решили овладеть в целях военной безопасности и политических гарантий. С другой стороны, злополучный «западный вопрос», с которым столкнулись и их предшественники в XVI–XVII веках, проявился на этот раз в совершенно иной форме.

В том первом столкновении с Западом непосредственная опасность, которую следовало отразить японским правителям, заключалась не в военной угрозе и попытке завоевания с помощью новейшего, неотразимого оружия; опасность крылась в том, что народ предпочтет неизвестную, но неотразимо привлекательную религию, которую усердно проповедовали западные миссионеры. Возможно, японские государственные мужи и не имели ничего против западного христианства как такового, ибо в отличие от западных пришельцев того времени дальневосточные народы XVII века отнюдь не были заражены тем религиозным фанатизмом, какой проявляли в то время их западные современники в религиозных войнах у себя на родине, унаследовав его от иудейского прошлого. И китайские, и японские правители того времени были воспитаны в более терпимых философских традициях конфуцианства и буддизма, и вполне возможно, что они не стали бы возражать против прихода иной религии, если бы не заподозрили, что религиозная деятельность христианских миссионеров имела на самом деле политическую подоплеку.

Японцы опасались, что их соотечественники, обратившись в христианскую веру, впитают вместе с новой религией и ее религиозный фанатизм и под его деморализующим воздействием превратятся в то, что мы на Западе сегодня назвали бы «пятой колонной». Если бы это опасение материализовалось, то португальцы или испанцы, сами по себе не представлявшие большой угрозы для независимости Японии, могли бы попытаться завоевать Японию руками внутренних предателей. Собственно, японское правительство в XVII веке объявило христианство вне закона и преследовало его по тем же самым соображениям, по каким нынешние западные правительства предпринимают меры против коммунизма: из-за общего для западных верований фактора, а именно фанатизма, унаследованного ими от иудаизма, становившегося камнем преткновения во всех азиатских странах, куда добиралась пропаганда христианства.