Книга Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл

Все это время Гарри ходил следом за ней. Сначала бросил один ботинок, потом второй. Все бесполезно. Еще двадцать минут назад, в колокольчиках и дожде, Хлоя была настолько открыта миру, что сумела его увидеть. Он хотел столько всего рассказать, он уже мысленно репетировал свою речь, подбирая правильные слова, и когда Хлоя ушла, он рванулся вдогонку. Он кричал, звал ее. Но она его больше не слышала.

Она прижимает к груди его грязные ботинки и вся дрожит. Солнцу еще не хватает тепла, чтобы высушить ее платье; она вся покрылась гусиной кожей. Гарри садится с ней рядом и с трудом сдерживает себя, чтобы не прикоснуться к ее щеке. Может быть, и хорошо, что она его больше не видит. Он сейчас не в лучшей форме, весь всклокоченный, неопрятный. С тех пор как Милли ушла, он ни разу не причесался. По подкладке его пиджака расползлась плесень.

Ему не верится, что он выбрал эти деревья, эти сорные травы, отказавшись ради них от Милли. Он вновь и вновь вспоминает ее грустное личико, потухший взгляд, устремленный в землю. «Хал, что я ни делаю, получается только хуже». Он сам столько раз ей говорил, что им нельзя вмешиваться, но ему надоело ждать, стоя в сторонке. Ведь можно хотя бы попытаться помочь. Может быть, если ему хватит смелости, Хлоя выслушает его. Но он совершенно не представляет, как открыться перед другим человеком. Даже когда он был жив, он изливал всю свою нерастраченную любовь на деревья и книги, потому что они не требовали от него откровенности. Они вообще ничего не требовали. Он замкнулся в себе, потому что так было спокойнее и безопаснее: притворяться самодостаточным человеком, непроницаемым, неуязвимым, ни от кого не зависящим и ни в ком не нуждающимся – но чтобы все это объяснить, надо начать с самого начала.

Он мог бы рассказать Хлое, что родился в тот год, когда закончилась Первая мировая война. Его отец погиб в бою вскоре после зачатия Гарри. Когда Гарри вырос, он едва не повторил отцовскую судьбу – в Эль-Аламейне. Он мог бы рассказать Хлое о бомбежках Лондона в сорок втором, когда его мама погибла в разрушенном доме, в котором прожила всю жизнь. В том же году был убит его брат, воевавший в Европе. Когда Гарри вернулся в Лондон, там никого не осталось. Даже соседей.

Эти сады стали его спасением. Многие здания были повреждены при бомбежках и требовали ремонта. Растения высаживались заново, ландшафт восстанавливался, гербарий вернулся из временного хранилища. Во время войны в садах Кью велась колоссальная работа в поиске альтернативных решений: кокосовая вода вместо физраствора для капельниц, белладонна как антидот нервно-паралитических газов, стебли крапивы для армирования авиационного пластика. Сады Кью тесно сотрудничали с Комиссией по британским военным захоронениям, рекомендовали растения для новых кладбищ. Гарри входил в команду, изучавшую воздействие взрывной волны на деревья. Спящие почки вдруг прорастали зеленью, и эта упорная тяга к жизни его вдохновляла. Он начал верить, что вместе им ничего не страшно: и он сам, и растения переживут все невзгоды.

Он мог бы рассказать Хлое о праздничных мероприятиях в честь двухсотлетней годовщины – как он был представлен королеве. Но история, которой ему действительно хочется поделиться, начинается десятью годами позже. В то апрельское утро в 1969 году он рыхлил клумбы на удаленном участке садов. Он хорошо помнит, как рухнул на землю. Как его сердце забилось в странном, хаотичном ритме. Он смотрел в небо, расчерченное ветвями деревьев, и мир кружился в пьянящей эйфории, и Гарри совершенно не чувствовал боли. А потом его сердце остановилось и больше не билось. Господи, что это было за небо! Гарри клянется, оно подмигнуло ему: голубое тяжелое веко на миг опустилось и тут же поднялось вновь. Птицы, дрожавшие на ресницах небес, были похожи на крошечные блестки. Гарри помнит, что было дальше. Он задумался об артериях, что вырастают из сердца и оплетают его изнутри, и почувствовал, как растворяется в солнечном свете. Но ему не давала покоя мысль, что надо починить шланг. Мысль буквально свербела в мозгу, и он отвернулся от света и, сделав свой выбор, сразу почувствовал под собой землю. Потом он поднялся и занялся тем, чем занимался всегда: замотал изолентой дырку на прохудившемся шланге и принялся подрезать ветки.

Он и раньше, бывало, мог ни с кем не общаться если не месяцами, то неделями точно, поэтому даже не сразу понял, что произошло. Он по-прежнему ощущал вкусы и запахи, по крайней мере, он помнил эти ощущения, но постепенно утратил интерес к еде и напиткам. У него осталась привычка ходить в туалет, но это было чем-то сродни фантомным болям в ампутированной конечности. К нему домой пришли какие-то люди, собрали все его книги и вынесли на помойку. В дом вселилось семейство Банерджи.

Он продолжал надеяться, что у него просто повреждены клетки мозга и он по-прежнему жив, просто что-то случилось с его восприятием мира. Но когда в Секвойной роще установили его памятную скамейку, даты, выбитые на табличке, окончательно расставили всё по местам. Какая-то часть его существа сейчас кормит червей и удобряет ромашки. Где-то на кладбище Мортлейк гниет его тело. Он всегда думал, что после смерти его кремируют, а пепел развеют под его любимым деревом – лириодендроном тюльпановым, – но так и не собрался составить завещание. Он поселился в Секвойной роще, в единственном месте на свете, где у него еще оставалось что-то свое. Лежа рядом с табличкой, на которой было написано его имя, он смотрел на далекие звезды. Стараясь находить удовольствие в простых радостях, что дарили ему сады, он ждал какого-то знака, который направит его и подскажет, что делать дальше.

Поначалу он думал, что его ситуация лишь подтверждает его давнюю догадку: рая и ада не существует. Но шли недели, месяцы, и Гарри начал опасаться, что о нем просто забыли. Сколько ночей он провел, глядя в звездное небо и вопрошая: «Зачем я здесь? Почему?» В поисках ответов он проник в Ричмондскую библиотеку, благо никто и не спрашивал у него читательского билета. Он прочитал все, что сумел разыскать, о смерти и загробной жизни, но нигде не нашел описание опыта, сходного с его собственным. Однажды, листая подшивку старых журналов «Лайф», он наткнулся на фотографию женщины, выбросившейся из окна и еще не достигшей земли. Гарри заворожило это мгновение между жизнью и смертью, застывший во времени миг между двумя ударами сердца. Он не думал о том, как ее соскребали с асфальта; на снимке в журнале женщина была еще жива, и только это и было важно. Заливаясь слезами, Гарри вырвал страницу. Именно тогда он и понял, что еще не утратил способность плакать – горько, навзрыд, как ребенок.

У Гарри не было карты. Но вернувшись в сады, он понял простую вещь: можно либо упиваться жалостью к себе, либо продолжать ухаживать за растениями и наведываться к Виктории. Ежегодный график садовых работ придавал смысл его дням. Он часто работал по ночам, спасая умирающие растения. Каждый раз, исправляя ошибку кого-то из практикантов, он тихо радовался про себя этим маленьким победам жизни над смертью.

Иногда он исследовал участки, где почти не бывал прежде. Однажды ночью он проник в гербарий и понял, что попал в рай. Все трехэтажное помещение было заставлено деревянными шкафчиками с множеством выдвижных ящиков. Более семи миллионов образцов засушенных растений, наклеенных на плотные бумажные листы. Типовые экземпляры в красных папках. Настоящие чудеса. Официальное открытие новых видов.