Книга Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

Шаман с интересом смотрел на нее, но снова ничего не сказал. Ее возмущение росло, и она почувствовала, как меняется настроение этого места. От Мигеля исходило какое-то чувство – нет, не чувство, а сила. Он всю свою жизнь, как и все люди, говорил о любви – так трогательно, так мечтательно. И только сейчас она ощутила ее силу и ее правду. Этот несостоятельный довод был его оружием. Многие приходили к нему вот так – они были готовы спорить и жаждали победы. И все они не устояли перед силой любви, их доводы были разбиты. С опаской она вдруг вспомнила прежние стычки. Она ведь конфликтовала и раньше, но кто всегда побеждал? Кажется, любовь?

– Впереди другие воспоминания, m’ija, – сказал шаман. – Возвращайся к своим поискам. Вспомни, как знания могут помочь осознанности.

Ну, это уж слишком! В ней, сгущая тьму и предвещая грозу раньше молнии, поднялась ярость. Ну так что ж? Грянет буря – и пусть. Пусть глаза ее зажгутся красным, пусть все вокруг бушует и горит. Пусть сгинет это безмятежное видение, пусть его унесет в самые дальние уголки вечности. Она снова скажет то, что должно быть сказано.

– Посмотри на меня, вестник! – воскликнула она. Волосы ее светились кровавым цветом, развеваясь на поднимающемся ветру. Тело ее приподнялось в воздух, к беззвездным небесам – от изысканного платья в темноту, как светлячки, разлетались кусочки опаленного шелка. – Я вытащила человечество из навозной кучи! Я улучшала и вдохновляла человека с его первого жалкого вдоха!

Каждый листок на огромном дереве затрепетал, отбрасывая золотистые и серебристые отблески на ее разгневанное лицо и на простиравшийся за нею безмолвный ландшафт. Лала все больше распалялась от своего же бешенства, и дерево откликалось на каждое злое слово.

– Вообразил себя основой жизни, великим творцом? – возопила она. – Разве гений может обречь свое творение на тяжкий труд и страдания, оканчивающиеся отвратительной смертью? Я дала людям средство жить после смерти. Слова не умирают, память остается. После того как исчезнет всякая жизнь, следы знаний долго еще будут сохраняться запечатленными в камне, врезавшимися в звездный свет!

– Да, любовь моя, – наконец ответил Мигель.

Она посмотрела на него, и ее гнев сменился ужасом. Его ангельское лицо превратилось в дьявольскую рожу, глаза были как раскаленные угли, а волосы пылали огнем, уходящим, беспорядочно закручиваясь, вверх, во тьму. Видение приковало к себе ее взор, у нее перехватило дыхание. В тот миг она увидела себя, и ей стало нечем дышать.

– Мы с тобой – одно и то же, – произнесло ее отражение. – Мы эхо жизни, эхо историй, о которых кричат в глубокие ущелья. Послушай, как мы кричим, – сказал он, и тишина наполнилась страшным гвалтом.

Казалось, одновременно орали, ругались, молили о чем-то миллиарды людей.

– Не утомляй меня своими фокусами! – завопила она, и ее слова вернулись к ней огненной бурей.

Лицо, смотревшее на нее, было карикатурой ее лица. Голос, отвечавший ей, так пугал, что ее решимость поколебалась.

– Увидь меня, – издевался ее зеркальный образ. – Услышь меня. Подчинись мне.

– Хватит!

– Бойся меня. Повинуйся мне. Скажи, что ты моя!

Лала, богиня и тиран, больше не могла выносить это. Ее слова эхом отдавались в ее ушах, теряя всякий смысл. Ее гнев унесло ветром, она снова опустилась в тишину, села на ветку дерева – терпеливого древа жизни. Рядом с ней сидел Мигель – человек, который тихо говорил и улыбался.

– Пора отпустить, – сказал он.

Он о себе? Что он имеет в виду?

– Ты так легко и безжалостно откажешься от своей драгоценной жизни? – со слезами в голосе проговорила она.

Мигель посмотрел на нее.

– Мое тело – любовь всей моей жизни, – сказал он. – Разве могу я безжалостно обречь его на целый век боли?

Ну вот и все, подумала она и вздохнула. Она устала и скоро потеряет всякое желание продолжать. Теперь ей трудно было противостоять ему, думать стало утомительно. Она упала духом и замкнулась в себе. Мигель тихо подвинулся поближе к ней. Неужели он хочет прикоснуться к ней? Невероятно сильными и неестественно теплыми руками он осторожно обнял ее.

Лала вся съежилась. Может ли она надеяться, что уцелеет после такого посягательства? Как может она, такая неприкосновенная и недоступная, позволить жизни ласкать себя? Что это за ужасная магия? Она сопротивлялась ему – или думала, что сопротивляется. Чем больше она представляла себе, что отбивается от него, тем слабее становилась. В конце концов время перестало что-либо значить – и борьба оказалась бесполезной. В то самое мгновение, когда она забыла о своей цели, Мигель ослабил свои объятия.

– А теперь ступай, – велел он. – Увидь то, что нужно увидеть.

– Что еще можно увидеть? – всхлипнула она. – Я наблюдала за твоей жизнью. Должна ли я стать свидетельницей твоей смерти?

«И это мой собственный голос?» – удивилась она, едва понимая, зачем задала свой вопрос. Вверху, над поверхностью земного шара вспыхивали и гасли огни, и она поняла, что знания все еще могут сыграть свою роль в преображении Мигеля. Разве не это, в конце концов, ее цель?

– Еще есть пламенные речи, которые нужно произнести, которые нужно записать! – сказала она, вспомнив о своих более возвышенных сторонах.

– И есть другие люди, готовые подхватить их, пусть я и лежу на смертном одре. Иди. Смотри.

Она выпрямилась, с достоинством поправляя свое воздушное платье. Глаза ее заблестели ярче, теперь они светились едва уловимым огнем. Она устремила последний, тоскливый взгляд на дерево, величественно застывшее под мрачными небесами на другой стороне долины.

В следующее мгновение Мигель был снова один, искушения знаний больше не донимали его. Он вдохнул бодрящий воздух бесконечности. Выдохнув, он почувствовал, что опять что-то изменилось и он еще больше освободился от удивительной притягательности материи. Скоро, подумал он, скоро. Скоро придет конец.

Внимание его переключилось на небо, на тайну, на тот покой, что приходит с окончательной свободой. Он обитал в материи и ощутил на себе все связанные с этим лишения. Человеческое видение было его родным домом. Он был зрителем этого представления и даже автором некоторых его эпизодов. Это было упоительно, но он не вернется. С ним или без него – люди будут снова и снова переживать свою мучительную драму, пока не решат пробудиться.

Живые иногда пробуждаются. Человек просыпается, видит выстроенную им тюрьму и выбирает свободу. Он может покончить со своей склонностью ко лжи и открыть для себя свежий вкус истины. Он может упорно продолжать свой путь, его точка зрения будет меняться: во главе угла сначала может быть ум, потом материя, затем видение света и, наконец, совершенное осознание себя как жизни. Отражение может быть спасено: за время всего одного удара сердца человека может возникнуть его зеркальный образ, увидеть себя и разбиться вдребезги, превращаясь в полную осознанность. Это может случиться в течение одной человеческой жизни.