Книга Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Мы поднялись наверх в комнаты Лайминга. Там меня ждала мадам Лайминг. Старый дворецкий принес ужин и суетился около стола. Не желая обижать его, я зачерпнула ложкой суп. Но когда осталась наедине с супругами Лайминг, сразу приступила к расспросам, всячески стараясь при этом избегать какого-либо упоминания об убийстве.

Их ответы однозначно указывали на то, что атмосфера напряженности царила везде, как в Петрограде, так и в провинциях, и достигла своего предела. Малейшего неосторожного шага со стороны правительства достаточно, чтобы разразилась катастрофа. Ужасное смятение царило в умах людей.

Те немногие, кто был, наверное, более уравновешен, надеялись, что всеобщая радость по поводу смерти Распутина отрезвит императрицу. Но большинство злобно радовалось при каждом новом признаке горя у бедной женщины.

Главная опасность, по мнению Лайминга, лежала в жажде мщения, обуявшей сейчас сторонников Распутина, которые не преминули разжечь в сердце императрицы такое же чувство. Будучи по большей части авантюристами или людьми с запятнанной репутацией, они были способны на все, и терять им было нечего. Полиция предупредила Лайминга, чтобы он присматривал за Дмитрием днем и ночью. Снаружи дворец охраняли люди в штатском; внутри у каждого входа стояли часовые. Подозрительные на вид люди несколько раз пытались под разными предлогами пробраться в дом. Протопопов, министр внутренних дел, чьей карьере Распутин способствовал, послал сыщиков знаменитой охранки наблюдать за всем, что происходит в доме, но благодаря бдительности генерала Лайминга они могли вести свои наблюдения лишь снаружи.

К этому времени труп Распутина был найден и похоронен в Царском Селе. Проводилось дознание, шли разговоры о самых жестких наказаниях, даже о военно-полевом суде, которого, видимо, требовала императрица. Случай был, в общем, исключительный, и до сих пор исход был непредсказуем. Будучи одним из членов царской семьи, Дмитрий, очевидно, был защищен от судебного преследования. К тому же вся Россия знала, что император относился к Дмитрию, как к своему собственному сыну, и не мог толковать его действия иначе, как проявление лояльности к царской власти. Он и князь Юсупов стали героями дня, особенно среди офицеров всех рангов и даже отчасти среди рабочих государственных предприятий. Предать их суду было бы в тот момент не только опасно, но и пагубно; была вероятность того, что возникнет взрыв негодования, последствия которого нельзя было предсказать.

Имперторская чета совершенно изолировалась в Александровском дворце и не принимала почти никого. Те из членов семьи, кто хотел предостеречь их от принятия слишком суровых мер к заговорщикам и настаивал на аудиенции, получали уклончивые ответы и холодный, официальный прием.

Вернувшись из ставки, мой отец днем раньше приехал повидаться с Дмитрием. Он был потрясен случившимся до глубины души. Разговор, который состоялся у него с Дмитрием, был мучителен для обоих.

Что касается меня, то я не знала, что сказать или сделать. Все это казалось кошмарным сном, безумием, которое овладело всеми нами, огненным кругом, из которого нет выхода.

Глава 23

Ссылка

Лайминг уведомил Дмитрия о моем приезде. В тот момент с братом были некоторые наши родственники. Он известил меня, что придет ко мне, как только они уедут.

Наконец я услышала его шаги в соседней комнате. Мое сердце перестало биться. Он вошел. Наши глаза встретились. Его натянутая улыбка, притворное оживление были для меня совершенно прозрачной маской, так как лицо у него было осунувшееся, а под глазами черные круги. Несмотря на свою молодость, он выглядел старым. Мое сердце переполнилось печалью, жалостью и любовью к нему.

Он сел за стол, на котором еще стояли чайные принадлежности, и задал мне несколько пустяковых вопросов, но вскоре поднялся и стал ходить по комнате. Я молчала. Было уже далеко за полночь. Взглянув на часы, он предложил проводить меня в мои комнаты.

Мы пожелали доброй ночи супругам Лайминг, спустились вниз и прошли через бесконечные коридоры и гостиные, ведущие в мои апартаменты. Старый огромный дом казался той ночью еще мрачнее, чем обычно. Наши шаги гулко отдавались в пустых комнатах с высокими потолками. Казалось, я не узнаю этот дом, знакомый с детства; в нем сейчас было что-то чужое, зловещее. Непроизвольная дрожь прошла по телу, пульс участился; мне стало страшно.

Мы дошли до моих комнат. Привычный вид ожидавшей меня горничной Тани принес некоторое успокоение. Я разделась, приняла ванну и, надев ночную сорочку, вернулась к Дмитрию.

Он стоял у каминной полки и молча курил. Подобрав под себя ноги, я села в кресло и стала ждать, сама начинать разговор не хотела.

Итак, я сидела в кресле, следя за малейшими его движениями. О, чего бы я только не отдала за то, чтобы иметь возможность помочь ему в тот момент! Его глаза были словно обращены внутрь на какое-то ужасное зрелище, от которого он не мог отделаться. В его позе я также ощущала глубокое разочарование; он сел, борясь, очевидно, с крушением иллюзий, на грани отчаяния.

Какую громадную ответственность он взял на себя! Какие сомнения и борьба сопровождали, вероятно, каждый его шаг! А сейчас события приняли такой оборот, что все это кажется неоправданным. Возбуждение улеглось; действия потерпели неудачу. Я мысленно проникала в его разум и следовала за его мыслями. Теперь мне казалось невозможным задать ему хоть один вопрос. Я не хотела больше ничего знать. Я боялась того, что могла услышать, боялась, что и я всю свою жизнь не смогу забыть ужасного зрелища, которое нарисовало мне мое воображение.

И мы молчали. Так, до сего дня, хотя прошло уже четырнадцать лет, мы никогда не касались событий той ужасной ночи. Испуганные, окончательно сломленные этим призраком, который вставал между нами против нашей воли, мы постарались нарушить молчание. С трудом меняя направление мыслей, Дмитрий начал говорить о посторонних вещах. Политика давала нам обширную тему для разговора. Впечатления, которые я привезла из провинции, совпадали с его собственными. На всех горизонтах сгущались грозовые облака.

В разное время Дмитрий провел несколько месяцев в императорской ставке в Могилеве, с каждым разом все больше и больше убеждаясь в безнадежности положения. Император, по его словам, ни в малейшей степени не понимал, что ужасная пропасть между властью и народом все ширится и ширится. Казалось, никакие слова не могли заставить его пробудиться и увидеть опасность, которая угрожает его стране и династии. Слепота и упрямство императрицы заставили покинуть двор последних достойных людей; ее с мужем окружал обман. Похоже было, что они понятия не имеют о всеобщем неодобрении, которое теперь стало уже отчетливым и явным. Дума уже бунтовала в открытую; депутаты выступали с речами, в которых свободно нападали на существующие порядки при дворе. Даже в высшем свете обсуждали возможность государственного переворота, говорили о высылке императрицы или о требовании к императору, чтобы он отправил ее в Крым, где она не смогла бы оказывать влияние на ход событий.

Однако все это, по словам Дмитрия, было не более чем невнятной, бессильной болтовней. Никто ничего не хотел предпринимать. Люди измельчали; никто даже и не думал об обязательствах России перед союзниками или о сохранении ее достоинства в глазах всего мира. Он не сказал этого, но из всего им сказанного я, мне кажется, поняла, почему он участвовал в убийстве Распутина: он надеялся не только избавить Россию от чудовища, которое ослабляло ее в самой сердцевине, но и дать новый импульс событиям, покончить с беспомощным движением по течению и истерической болтовней, побудить к активности действенным примером – все одним решительным ударом.