Книга Элоиза и Абеляр - Режин Перну

Таким образом, приговор по «делу» Абеляра (то есть его осуждение) исполнялся, но в условиях, обеспеченных стараниями Петра Достопочтенного, благодаря которому Абеляр нашел убежище в Клюни. Отныне жизнь «перелетной пташки», наконец примирившейся с Богом и людьми, двигалась к развязке, которой ничто вроде бы не предвещало и которой никто не мог предвидеть. Впоследствии Петр Достопочтенный добился отмены канонического наказания, что вернуло Абеляру право преподавать; настоятель знал: слушатели для Абеляра — жизненная необходимость, и он несказанно радовался тому, что монахи его монастыря смогут внимать наставлениям такого учителя.

В Клюни туристам показывают многовековую липу, чей мощный ствол высится в конце аллеи, что ведет к амбару, где хранились запасы муки, — это одно из немногих оставшихся в целости строений монастыря, в основном разрушенного в конце XVIII — начале XIX века (1798–1823) теми торговцами, что купили его при распродаже национального имущества во время Великой французской революции, чтобы, разобрав здания, продавать камни. Народное предание гласит, что Абеляр часто отдыхал в тени этой липы, «обратившись лицом в сторону Параклета». Спустя несколько столетий под ней, вероятно, подолгу сиживал Ламартин, предаваясь размышлениям над трудом, который он собирался посвятить Абеляру. И действительно, это место богато свидетельствами истории и само обладает богатой историей; прежде чем пасть жертвой меркантильной глупости и жадности буржуазной цивилизации, оно становилось сценой множества различных событий, и потому, наверное, здесь так хорошо размышлять. Может показаться воистину невероятным, чтобы в такой мирной атмосфере протекали последние дни человека, чья жизнь была столь бурной… И мы могли бы усомниться в истинности сего утверждения, если бы не располагали совершенно достоверным свидетельством Петра Достопочтенного.

«По поводу того поучительного, душеспасительного образа жизни, преисполненного самоуничижения, смирения и набожности, что он вел среди нас, в Клюни нет никого, — пишет Петр Достопочтенный, — кто не смог бы о том свидетельствовать, и никто бы не сумел описать сей образ жизни кратко. Я не думаю, чтобы мне прежде доводилось видеть кого-либо, равного ему в смирении как в поведении, так и в одеянии… Я часто дивился его виду, когда во время наших процессий он проходил мимо меня среди других наших братьев; я изумлялся тому, что человек столь известный, носящий столь прославленное имя, мог так смирять свою гордыню и проявлять такое самоуничижение… Он был скромен в одежде, довольствовался самой простой рясой и не искал ничего, кроме самого необходимого. Точно так же поступал он и в отношении пищи, питья и всего того, что требуется для ухода за телом. Все, что представлялось ему излишеством, все, что не было абсолютно необходимо, подвергалось в его устах и в его примере осуждению, как для него, так и для других. Он постоянно был погружен в чтение Священного Писания, усердно и ревностно молился, хранил молчание, если только не должен был отвечать на расспросы наших братьев или брать слово на наших совместных заседаниях по поводу различных божественных таинств, ибо сама обсуждаемая тема заставляла его заговорить. Он исповедовался и причащался так часто, как только мог, принося в жертву Господу бессмертного Агнца, да что я говорю, он делал это беспрестанно, и по моему письму и при моем посредничестве он вернул себе расположение Святого престола. Что могу я еще к этому прибавить? Его разум, его речи, его деяния постоянно были направлены на размышления, на преподавание, на обнаружение признаков божественного откровения, на поиск доказательств божественности многих явлений и вещей в сфере философии и науки».

Свидетель и активный участник сего преображения, Петр Достопочтенный продолжал следить за Абеляром с тем же доброжелательным вниманием, с каким он следил за ним с самого начала его истории. А ведь внимания Петра Достопочтенного требовало такое великое множество забот и просьб! Кстати, в 1140–1141 годах осуществлялось одно из самых главных дел всей жизни Петра Достопочтенного: перевод Корана. Основной характерной чертой личности этого человека было огромное внимание к различным вероисповеданиям: он повелел перевести Талмуд и первым озаботился тем, чтобы лучше узнать ислам и познакомить своих современников с вероучением этой религии. Благодаря предпринятым им усилиям впоследствии всем проповедникам, отправлявшимся в крестовые походы, рекомендовалось, а вернее, предписывалось непременно прочесть Коран. Следует отметить, что только в наше время мы вновь встречаемся с подобным стремлением и с подобным рвением к обретению взаимных познаний друг о друге у представителей разных народов и религий. Он не пренебрег ничем ради того, чтобы сие «предприятие» осуществлялось в наилучших условиях: собрал настоящую «команду» знатоков для перевода Корана, в которую входили два ученых клирика — один родом из Англии, звали его Роберт Кетенский, второй же был уроженцем Каринтии, некий Герман Далматинец; затем к ним присоединился некий мозараб[29] Педро Толедский и некий сарацин по имени Магомет, как он себя сам называл; наконец, Петр Достопочтенный поручил превосходному латинисту Петру из Пуатье работу по правке и уточнению перевода на латынь. В своем предисловии Петр Достопочтенный, обращаясь к мусульманам, писал, что хотел бы приблизиться к ним не с оружием, а со словом, не с силой, а с доводами, не с ненавистью, а с любовью. Подобное направление ума и мысли могло возникнуть у Петра Достопочтенного вследствие тесного и продолжительного общения с Абеляром. Ведь одной из излюбленных тем, разрабатывавшихся знаменитым философом, была идея распространения даже на язычников благодати Искупления… Философы Античности, греки и римляне: Сенека, Эпикур, Пифагор, Платон и другие, прославившиеся чистотой и незапятнанностью жизни, могли бы служить своеобразным свидетельством истинности этой идеи. Пророчицы-сивиллы якобы предсказывали рождение Спасителя и, следовательно, некоторым образом познали таинство Воплощения (кстати, во времена Абеляра в это верили практически все). Абеляр в своих трудах упоминал даже об индийских брахманах, которых он довольно неожиданно принимался восхвалять, хотя в тот период представления об их верованиях и вообще о верованиях, бытовавших на Востоке, были весьма расплывчаты, ведь, скажем, в «картине мира» Гонория Отенского можно было прочесть, что некоторые мудрецы в странах Дальнего Востока «бросаются в огонь из любви к существованию в загробном мире».

Заключительный этап трудов по завершению перевода Корана, а также всяческие заботы и хлопоты по обеспечению благосостояния Клюнийского ордена часто вынуждали Петра Достопочтенного покидать главный монастырь; в период пребывания в должности аббата он основал не менее 314 новых монастырей, увеличив количество обителей, находившихся в зависимости от Клюни, до двух тысяч. Однако эта напряженная деятельность не мешала ему уделять внимание Абеляру лично, то есть в наиболее тактичной форме держать того под наблюдением. Абеляр же тем временем вновь приступил к работе. Без сомнения, именно в Клюни он основательно переработал «Диалектику», посвященную племянникам; если судить по сохранившимся манускриптам, то становится ясно: он не раз возвращался к этому сочинению и не раз многое в нем менял. Вероятно, именно в Клюни он создал или закончил свое интеллектуальное и духовное завещание, воплощенное в форме длинной поэмы в двустишиях, предназначив его сыну Астролябию. Весьма вероятно, что именно в Клюни он составил и так называемый «Гексамерон», то есть комментарий к библейской Книге Бытия, в которой говорится о первых днях сотворения мира; правда, сей труд так и остался незавершенным. Комментарий этот Абеляр взялся составлять по настоятельной просьбе Элоизы, как о том свидетельствует предисловие, в котором Абеляр — и это следует особо подчеркнуть — обращается к Элоизе точно так же, как он обращался к ней в своей «Апологии»: «Сестре моей Элоизе, которая была мне столь дорога в миру и которая мне сейчас очень дорога во Христе…» Абеляр в соответствии со своим замыслом дает подробный комментарий ко всей первой главе Книги Бытия, но труд обрывается внезапно, и можно предположить, что в тот момент, когда автор отложил в сторону перо, его земная жизнь завершилась.