Книга Тени Сталина - Владимир Логинов

Внук, выбившийся уже в наше время в обеспеченные люди, имел какие-то резоны, которые, как и свое имя, и деда, предпочитает не открывать, чтобы держать документ в секрете до последних пор. И, доверяя Алиханову его издание, расходы по которому взял на себя, просил до выхода в свет тиража о нем помалкивать. В результате всех этих предосторожностей, о справедливости которых не могу судить, книга и вышла под таким не говорящим лишнего названием — чтобы заранее не засветиться где не надо.

Теперь о ней самой. Уже ее объемистость и стенографическая точность, сохранившая даже манеры речи всех участников процесса, дают читателю возможность почувствовать его подлинную атмосферу. И, сличая массы показаний, аргументов, попытаться, заняв место беспристрастного судьи, решить, что правда, а что — нет.

Председательствующий на процессе — председатель Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР армвоенюрист Ульрих. Гособвинитель — прокурор Союза ССР Вышинский. Среди подсудимых высшие государственные и партийные деятели: Бухарин, Рыков, Ягода, Крестинский, Икрамов и другие. Обвиняются они в том, что «составили заговорщическую группу под названием «правотроцкистский блок», поставившую своей целью шпионаж в пользу иностранных государств, вредительство, диверсии, террор, подрыв военной мощи СССР, расчленение СССР и отрыв от него Украины, Белоруссии, Среднеазиатских республик, Грузии, Армении, Азербайджана… свержение в СССР существующего общественного и государственного строя…». То есть чуть не буквально в том, что реально совершилось через 55 лет после их расстрела. И этот факт, конечно, вызывает к книге самый живой интерес.

Вдобавок врачам Левину, Казакову и другим, повязанным с блоком через Ягоду, вменяют умышленное доведение до смерти своих пациентов: Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына Максима Пешкова. Кроме того, главе ОПТУ— НКВД Ягоде — попытку отравления парами ртути своего преемника Ежова и организацию убийства Кирова.

Хотя процесс возглавляет Ульрих, присутствуют и двое защитников врачей (все остальные от защиты отказались), — по существу, все судебное следствие ведет — и очень основательно — один Вышинский. Человек колоссального напора, зверской памяти, не упускающей ни мелочи из тьмы подробностей по каждому из обвиняемых, незаурядный в своем роде полемист. Последнее лучше всего видно из его постоянных стычек с его главным и, пожалуй, единственным пытающимся оказать отпор противником — Бухариным.

«Вышинский: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре. Бухарин: В «Логике» Гегеля слово «этот» считается самым трудным… Вышинский: Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет прежде всего для гегелевской философии» (стр. 364). «Бухарин: Он сказал «должны», но смысл этих слов не «зольден», а «мюссен». Вышинский: Вы вашу философию оставьте. Должен по-русски — это значит должен. Бухарин: «Должен» имеет в русском языке два значения. Вышинский: А мы здесь хотим иметь одно значение. Бухарин: Вам угодно так, а я с этим имею право не согласиться… Вышинский: Вы уже привыкли с немцами вести переговоры на их языке, а мы здесь говорим на русском языке…» (стр. 375–376).

И Вышинский с его «пролетарской прямотой», хотя отнюдь не простой, в этих дуэлях, иногда на целые страницы, то и дело берет верх, не позволяя противнику перевести игру в поле его надменной и излюбленной софистики. О которой метко выразилась бывшая соратница Бухарина Яковлева, свидетельница по плану ареста Ленина в 1918 году: «Он говорил об этом вскользь, обволакивая это дело рядом путаных и ненужных теоретических рассуждений, как это вообще любит делать Бухарин; он, как в кокон, заворачивал эту мысль в сумму пространных рассуждений» (стр. 385).

Конечно, за спиной Вышинского — вся мощь карательной машины. Но с ней Бухарин и не вступает в поединок, прекрасно отдавая себе отчет, что «я, может быть, не буду жив и даже почти в этом уверен» (стр. 408). Вся его линия на суде, местами восходя до настоящей драматической патетики, имеет одну удивительную цель: морально и логически самооправдаться за признаваемые им за собой «такие вещи», за которые «можно расстрелять десять раз» (стр. 665). Вот эта двойственность позиции — да, грешен страшно, но позвольте показать всю высь бросивших в преступный омут заблуждений — и не дает ему победы над уничтожительной трактовкой его личности Вышинским:

«Бухарин вредительство, диверсии, шпионаж, убийства организует, а вид у него смиренный, тихий, почти святой, и будто слышатся смиренные слова Василия Ивановича Шуйского «Святое дело, братцы!» из уст Николая Ивановича. Вот верх чудовищного лицемерия, вероломства, иезуитства и нечеловеческой подлости» (стр. 562).

Нет слов, жестокая закваска времени здесь, как и в другом впоследствии крылатом выражении Вышинского, рожденном на этом же процессе: «Раздавите проклятую гадину!» (стр. 596) — сквозит весьма. Но и картина преступления, которую в течение десяти дней из уймищи признаний, запирательств, перекрестных допросов выволакивает на свет железный прокурор, ужасна.

«Бухарин:…я отвечаю, как один из лидеров, а не стрелочник контрреволюционной организации. Вышинский: Какие цели преследовала эта организация? Бухарин: Она преследовала основной целью реставрацию капиталистических отношений в СССР. Вышинский: При помощи? Бухарин: В частности, при помощи войны, которая стояла прогностически в перспективе. Вышинский: На условиях? Бухарин: На условиях, если говорить конкретно, целого ряда уступок… Если ставить все точки над «i», на условиях расчленения СССР. Вышинский: Отторжения от СССР целых областей и республик? Бухарин: Да» (стр. 322).

Идейные истоки заговора с целью свержения всей сталинской верхушки Бухарин объясняет так: «Уже в 1928 году я сам дал формулу относительно военно-феодальной эксплуатации крестьянства… Мы стали с пожиманием плеч, с иронией, а потом и с озлоблением смотреть на наши громадные, гигантски растущие заводы, как на какие-то прожорливые чудовища, которые все пожирают, отнимают средства потребления от широких масс…» (стр. 330–331).

И в начале 30-х годов сложился «контактный блок», управляемый в пределах СССР Бухариным, Пятаковым, Радеком, Рыковым, Томским, из-за границы — Троцким. Переворот сначала мыслился на волне массовых выступлений недовольства среди населения страны. Когда надежда на них не сбылась, акцент переместился на «открытие границ» для иностранных интервентов, которые в обмен на всевозможные уступки — от экономических до территориальных — посадят в Кремле на власть лидеров блока. В частности, Троцкий и Карахан, советский дипломат, участник заговора, вели переговоры с фашистской Германией. «Бухарин: Летом 1934 года Радек мне сказал, что Троцкий уже обещал немцам целый ряд территориальных уступок, в том числе Украину. Если мне память не изменяет, там же фигурировали территориальные уступки и Японии» (стр. 372). Открыть фронт должна была военная группа Тухачевского. «Крестинский: В одном из разговоров он (Тухачевский. — А. Р.) назвал мне несколько человек, на которых он опирается: Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана. Затем… поставил вопрос о необходимости ускорения переворота… Переворот приурочивался к нападению Германии на Советский Союз…» (стр. 174–175).