Книга Мирабо - Рене де Кастр

Эта яркая речь была объявлением войны с прованской аристократией. Обосновав свой разрыв с сословием, к которому принадлежал, Мирабо стал идеальным кандидатом для избирателей от третьего сословия, так что он действовал обдуманно. Не столь прозорливые, как он, прованские аристократы отреагировали так, точно их заклеймили каленым железом: 8 февраля, по предложению маркиза де Лафара, первого консула Экса, собрание дворянства решило простым и надежным путем устранить неугодного. Мирабо немедленно вызвали в собрание, якобы чтобы дать ему оправдаться. Там собратья по сословию набросились на него с издевками, оспорив его владение вотчиной Мирабо. Он просил приостановить заседание, чтобы предъявить доказательства, но его исключили из собрания дворянства, хотя по закону о выборах оно было не вправе требовать доказательств владения вотчиной.

Три дня спустя, 11 февраля 1789 года, Мирабо ответил на обиду красноречивым сочинением на пятидесяти шести страницах — «Обращением к прованскому народу», завершавшимся таким возгласом: «Г-н де Лафар, вероятно, спутал законность моих полномочий с законностью моих мыслей. Он возомнил, будто право отвергнуть мнение заключает в себе право отвергнуть его владельца, и что если преградить мне доступ к штатам, из них удастся необратимо изгнать и мои предложения, и мои пожелания, и мою поддержку».

Изложив этот символ веры, Мирабо был вынужден внезапно покинуть поле битвы: важные события потребовали его немедленного возвращения в Париж.

III

Мирабо, так любивший сравнивать себя с древними героями, реальными или вымышленными, ни разу не сопоставил свою судьбу с участью Тантала; однако они во многом схожи: кровавая внутрисемейная борьба, обманутые надежды.

Каждый раз, когда цель была уже на расстоянии вытянутой руки, жестокий рок вновь отдалял ее. Родившись в аристократической семье, Оноре Габриэль мог рассчитывать на владение полком или вотчиной по достижении совершеннолетия, однако прозябал в низком чине и должен был расстаться с планами сделать военную карьеру. Оставалась возможность поправить дела удачным браком: скомпрометировав самую богатую наследницу в Эксе, Мирабо думал, что обретет состояние, но получил одни долги. Увозя Софи де Монье в Голландию, он мечтал о свободе, а попал в тюрьму. Судьба преследовала его с завидным постоянством: правительство дало право избираться аристократам, не обладающим вотчинами; Мирабо торжествовал, но злобные ретрограды из его сословия лишили его надежды. Наметилась новая возможность: народ Прованса предложил ему мандат депутата; но едва Мирабо воодушевился, как и эта надежда его покинула. Спешно катя в Париж, он в очередной раз задумался о том, не несется ли он в тюрьму и не похоронит ли новый тайный приказ его предвыборные надежды.

Как это часто бывало, Мирабо упорно ковал собственное несчастье; стараясь выпутаться из старых денежных затруднений, он впутывался в новые. На сей раз он вышел за всякие рамки, и его последняя попытка имела тяжелые последствия для истории Франции.

Мы помним, что прежде чем уехать из Парижа в начале января, Мирабо отдал в печать свои письма к Черутти, подписав их своими инициалами. Книга вышла, протесты Черутти всполошили общественное мнение; издание быстро разошлось. Поскольку опубликованные эпистолы Мирабо представляли собой отповедь Неккеру, первый министр также взъярился на автора. Генеральный инспектор финансов не мог простить Мирабо некоторых критических высказываний по поводу его политики, а еще менее — восхваления его личных добродетелей, завершавшегося таким ироничным замечанием: «Пусть г-н Неккер святой, раз вы так уж этого хотите, лишь бы он не был мудрецом!» К этим уколам добавлялись финансовые откровения, подрывавшие общественное доверие: Мирабо заявлял, что Неккер тайно получил от Учетной кассы пятнадцать миллионов ливров, а взамен снова ввел обязательный курс банковских билетов. Эта была та самая политика, в которой Неккер обвинял Калонна и Бриенна, только велась она с большим лицемерием. Мирабо справедливо заключал, что если на сей раз операция удалась, то лишь благодаря кредиту доверия к министру, но такого доверия будет недостаточно, Франции не обойтись без доверия народа. Он пророчески утверждал, что «бумажные деньги — настоящий бич, очаг измены и химер, оргия безумствующей власти».

Заявляя о своем желании любой ценой заседать в «национальном собрании», Мирабо прибавлял: «Я не буду считать себя исключенным, потому что г-н Неккер захотел бы меня исключить…»

Несмотря на протесты Черутти, Мирабо не грозили преследования за эти неосторожные откровения; зато он подвергся бы большой опасности, если бы признал себя автором «Тайной истории берлинского двора», которую читатели рвали друг у друга из рук и упивались ею без малейшего стыда.

Нарушение тайны официальной переписки привело в раздражение власти; но больше всех возмущался не Неккер или Монморен, а Талейран, которому было адресовано большинство этих писем. В письмах, опубликованных без купюр, были раскрыты некоторые его финансовые махинации, и Талейран, не раздумывая, порвал с Мирабо; их ссора завершилась лишь у смертного одра трибуна.

Международные отклики на публикацию тоже следовало учесть: множество откровений о жизни берлинского двора Мирабо получил от принца Генриха Прусского, брата Фридриха II; их опубликование вовлекало в скандал дружественного к Франции принца, который в момент выхода книги как раз находился в Париже.

Принц Прусский заявил протест; его передали Монморену по дипломатическим каналам; министр принес полагающиеся по случаю извинения, после чего оставалось только начать преследования автора.

Мирабо защищался; по возвращении в столицу, он опубликовал статьи в «Журналь де Пари», уверяя, что непричастен к публикации, что эти письма у него похитили, исказили их и фальсифицировали.

Супруги Лежей, сознавая нависшую над ними опасность, попытались ее отвратить, свалив ответственность за издание писем на Бомарше. Автор «Севильского цирюльника» с легкостью оправдался. Тогда газеты вываляли Мирабо в грязи; в несколько дней он стал самым охаянным человеком в Париже. «Вы представить себе не можете, какие ужасы говорят о двух этих книгах, — писал он де Кону, — я не менее чем бешеный пес, которому провансальцы ни в коей мере не могут доверять. Я ответил тем, кто мне это сказал: „Если я — бешеный пес, это причина избрать меня, ибо деспотизм и привилегии умрут от моих укусов“».

По просьбе правительства, парламент привлек к суду автора «Тайной истории». В качестве предварительной меры на книгу, 20 тысяч экземпляров которой уже были тайно распроданы, наложили запрет. Затем начался суд. Генеральный адвокат Сегье приготовил обвинительную речь: «Какое несчастье иметь столь большой талант, когда не обладаешь достаточно сильным характером, чтобы использовать его во благо. Если порочность души глушит понятие о чести, гений — губительный подарок природы». После этой критики, бывшей также похвалой, адвокат заключил: «Король торжественно отрекся перед главными коронованными особами Европы от клеветы, опубликованной и изданной в его государстве».

Суд постановил, чтобы оба тома преступного издания были «разорваны и сожжены палачом во дворе Дворца правосудия у подножия большой лестницы». Это зрелищное решение, впрочем, осталось на бумаге. Издатель и печатник отделались выговором; хотя книгу осудили, «неизвестный автор» по суду не преследовался.