Книга Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов - Эдуард Буйновский

Был, правда, один момент, который всполошил всю охрану и чуть не лишил Максимова его званий и положения (здесь уже не шипы на розах). Все перемещения и встречи Горбачева проходили, естественно, при большом стечении любопытствующего народа. Простым смертным все было интересно, вплоть до того, на какой машине ездит Михаил Сергеевич. Когда в очередной раз окружили машину генсека, один лейтенант, интересуясь, видно, техническими характеристиками огромного лимузина, доверительно спросил водителя (минимум, майор КГБ): «А что, если по лобовому стеклу каменюкой — выдержит?» Моментально любознательного лейтенанта взяли под белы ручки и отвели куда следует. После внимательного, всестороннего рассмотрения биографии незадачливого лейтенанта (кто? откуда? как служит? почему в рабочее время околачивался около Дома офицеров? есть ли взыскания? не стоит ли на учете в психушке? как у него в семье? и т. д.) все-таки решили, что сознательных планов покушения на Горбачева офицер не вынашивал. Слава богу! Но то, что общий уровень политико-воспитательной работы на полигоне низкий — это серьезнейшее упущение и командования полигона, и Куринного, и, естественно, Максимова, как самого здесь главного. Пришлось нашим командирам и политработникам попотеть, оправдываясь перед большими начальниками. Пронесло, все остались на своих местах. Но лейтенантика все же куда-то, кажется, перевели от греха подальше.

Этот визит Горбачева на полигон имел для нас всех и для меня, в частности, свои последствия. На каком-то митинге Михаил Сергеевич пообещал народу принять меры по улучшению условий жизни для жителей города Ленинска. В те времена это можно было сделать только через солидное постановление ЦК КПСС и Совмина. Кто его должен готовить? — Максимов, кому полигон подчиняется. А у Максимова кто? — отдел Буйновского. Почему? — сам не знаю. И вот где-то с мая по ноябрь 1988 года мне пришлось лично пройти последовательно от А до Я всю сложнейшую бюрократическую «кухню» нашего хваленого партийно-чиновничьего механизма, причем трижды по одному и тому же вопросу: в Совмине, в Госплане и в ЦК КПСС. Например, в каждой из этих инстанций приходилось тратить много сил и красноречия, чтобы доказать необходимость внеплановой закупки хотя бы пяти немецких купейных вагонов с кондиционными установками — офицеры полигона, направляясь на площадки, каждый день по два-три часа проводили в старых, разбитых вагонах, в которых летом нечем дышать. Спасибо, Герман Степанович помогал: выступал, когда совсем уж было туго, в качестве «пробивной силы» — то какому-нибудь министру позвонит, то использует свои связи в Госплане, у Маслюкова.

К концу года постановление все же вышло, но пока наша чиновничья машина раскручивалась, уже и пару революций мы пережили, и Горбачев сошел со сцены, и, что самое главное, Союз распался, и наша гордость — космодром Байконур отошел к другой стране. Как говорится, танцевали — веселились, подсчитали — прослезились… Прошло уже много лет после тех событий, но я до сих пор с болью в сердце воспринимаю все то, что происходило тогда вокруг Байконура, да и нашей космонавтики в целом.

Исторический визит Горбачева позади. Впереди — первый пуск сверхмощного носителя «Энергия». Учитывая, что орбитальный корабль еще не прошел весь объем полигонных испытаний, было принято решение произвести запуск ракеты-носителя «Энергия» с экспериментальным космическим аппаратом на борту в качестве полезной нагрузки. Пуск состоялся 15 мая 1987 года. Я наблюдал его вместе с госкомиссией из укрытия площадки № 2. Если на всех предыдущих многочисленных пусках, где мне пришлось участвовать, старт ракеты на слух — это как раскаты грома, то работа двигателей «Энергии» — это сплошной, низкой тональности гул, который давит на тебя откуда-то сверху, а ты ничего не видишь (вечер, и видимость не очень). Старт прошел нормально. Конечно, «ура!», объятия, поздравления и, еще по инерции, традиционные поцелуи. При в общем-то удачном первом пуске (носитель ушел со старта) элемент неудачи все же был: полезная нагрузка не отделилась от носителя и вместе с ним затонула где-то в районе Огненной Земли. Но все равно это была большая победа создателей отечественной космонавтики.

Теперь все силы были брошены на подготовку к пуску уже самого корабля «Буран». Работы были сконцентрированы в основном на полигоне, где постоянно находились не только непосредственные участники предстартовых работ, но и главные конструкторы и большое начальство. Я мотался между Москвой и полигоном, здесь — беготня по кабинетам с постановлением, там — участие в подготовке к пуску и обеспечение работы госкомиссии. Правда, в этот период мне удалось пару раз с комиссией Генштаба поучаствовать в нескольких интересных командировках (вообще мне на командировки всегда везло). В случае аварийных ситуаций наш «Буран» должен был при определенных условиях самостоятельно спланировать и приземлиться на одном из двух запасных аэродромов: в Крыму, под Симферополем, и на Дальнем Востоке, в районе местечка Хороль. Вот готовность этих двух объектов и оценивала солидная комиссия под руководством симпатичного мне генерала Кочемасова. Очень запоминающимися, с познавательной точки зрения, были эти командировки! Комиссия человек 10–15, в нашем распоряжении или тихоходный Ил-18, или мощный Ил-62, по всей трассе у нас «зеленая улица». Летим во Владивосток, Кочемасов решает сделать остановку в Омске, где он до недавнего времени был командармом. Садимся, нас встречает его преемник — Юрий Иванович Плотников, мой однокашник. Купаемся в Иртыше, пару часов паримся в сауне, обедаем и летим дальше. Вот уж где я собственными глазами, с высоты, как говорится, птичьего полета смог убедиться, как прекрасна и необъятна наша страна. Понравился Владивосток — город, широко разбросанный по холмам вокруг бухты. В одну из таких командировок осуществилась «хрустальная» мечта моего детства: мы побывали на настоящем большом военном корабле — крейсере «Владивосток», где нам дали возможность вволю побродить по кубрикам, боевым частям и салонам этого огромного скопища металла. До сих пор храню тельняшку, подаренную мне капитаном.

И вот конец октября 1988 года. Пуск многоразового космического комплекса «Энергия — Буран» в штатной конфигурации. Напряжение на полигоне достигает максимального предела. И — осечка! В ходе предстартового набора «Готовности» от носителя не отделился один технологический блок (размером, кстати, с «Жигули»). Пуск отложили. Стали разбираться в причине. Конечно, нашли, устранили и стали готовиться к повторному пуску. Помнится, все мы очень расстроились, тем более что пуск традиционно должен быть посвящен очередной годовщине Октября. Такой энтузиазм, так все хорошо началось, такая жажда победы. И на тебе! Масло в огонь подлила и еще одна деталь: пуск «Бурана» впервые широко освещался в нашей отечественной прессе. Демократия! Вот и пришлось Максимову и другим руководителям пуска давать пространные объяснения в прессе — что да как, да почему, да кто виноват и что будем делать дальше.

И наконец 15 ноября 1988 года! Пусть это звучит может быть и помпезно, но этот день — блистательный апофеоз советской космонавтики! Треволнения запуска позади, все в напряженном ожидании возврата «Бурана» домой, на готовую для его встречи посадочную полосу здесь же, на Байконуре. И вот сообщение: истребители сопровождения видят корабль! Ждем посадки. И вдруг новое сообщение: корабль стал совершать какие-то непонятные маневры. В пультовой небольшая паника, почетных членов госкомиссии пока держат в неведении. Новый доклад летчиков самолетов сопровождения: все нормально, корабль приближается к полосе, но… не с расчетного ее конца!