Книга Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни

Мы несколько дней неустанно изучали и измеряли Кумбум. Храм известен уже давно, и многие путешественники коротко описывали и даже фотографировали его, но никто ни разу не подумал рассмотреть его тщательно и подробно. Туччи взялся за эту задачу со своим упорным характером и внушительным багажом учености (санскрит, тибетский, китайский, знание истории Азии, символизма и художественных техник). Мы рано встаем, идем в Кумбум, без отдыха просматриваем молельню за молельней. Туччи копирует надписи, делает подробные заметки и время от времени просит ламу помочь ему истолковать художественный, символический или палеографический фрагмент; я тем временем фотографирую все, что можно сфотографировать, и тоже делаю заметки. После полудня работа продолжается. Вечером профессор переводит и организует свои заметки, а я проявляю снимки, сделанные днем. На высоте 3600 метров это изматывает. Но тебя постоянно подстегивает чувство открытия, интеллектуального приключения и удовольствие от того, что при твоем участии западная цивилизация познакомится с этим шедевром восточной.

– Оставайтесь в этой комнате, – сказал мне профессор Туччи сегодня утром, – и выберите какую-нибудь деталь из фресок для фотографии, которая бы отразила общий дух, а я пока пойду туда и буду дальше копировать надписи. Вы знаете, что они чрезвычайно интересны? Там встречаются имена художников, которые расписывали стены. Это первый пример отказа от анонимности в классическом тибетском искусстве. Мы сможем изучить, что на что повлияло и что от чего произошло. Возможно, удастся найти какую-нибудь личность, более живую, чем остальные.

Я остался один со своим фотоаппаратом, треножником, вспышкой и другой современной аппаратурой перед настенными росписями самой пронзительной красоты. Я находился в молельне Майрейи, будущего Будды, воплощения милосердия. Передо мной была целая толпа фигур богов и людей. Они изображали небеса, от которых должен отказаться бог, чтобы снова воплотиться среди людей и возобновить свою апостольскую миссию. Художник черпал гуманистический восторг в этой теме. Он стряхнул с себя схематический, иератический формализм, который часто присутствует в таких изображениях, и заставил фигуры двигаться и дышать. Он поместил их в реальный мир, под настоящее небо, среди настоящей весны. Сколько во всем этом было китайского влияния! В соседних молельнях доминировал индийский стиль – плоть и разум, чувственность и символизм, нагота, искажение, чудовищность; метафизическая филигрань сокровищ, сношений, ласк и крови для знатоков эзотерики. Но здесь во всей славе явился Китай. Здесь было не пространство, но земля и небо. Здесь было портретное сходство, пропорциональность и умиротворенность, человечность и торжество вместо криптограмм и силлогизмов. Здесь были люди как индивиды, а не как фазы, состояния или категории; и вселенная была им домом, местом, где ты живешь.

Пока я работал в молельне, куда упал теплый, яркий луч солнца, послышались шаги. Вошел согбенный старец с ветхой сумой. Он приветствовал меня улыбкой и, казалось, совсем не удивился, увидев меня там со всеми причиндалами. Он полностью был занят своими мыслями и смотрел на богов с мистическим чувством. Для него это были не стены и фрески, а окно. Я спросил его, откуда он. Он назвал мне место и прибавил: «Таринг по (далеко)». Потом попрощался и ушел.

Одиночество как яд, одиночество как пламя

Сегодня утром мы пошли в монашеский скит, группу хижин на склоне горы над Гьянце на высоте почти 4500 метров. Мы шли часами, окруженные одними только камнями и скалами, и время от времени видели голубые маки. По дороге мы остановились у одного небольшого погребального холма, на котором тела мертвых разрубают на части и оставляют птицам на прокорм. Тело оставили там всего лишь позавчера, и но к сегодняшнему утру от него ничего не осталось; птицы быстро прикончили свой мрачный пир.

После визита в молельню ритрё (скита) и короткого отдыха мы продолжили путь. Мы взбирались по безлюдному, ветреному склону горы, пока не дошли до жилищ отшельников. Представьте себе голую, неприютную гору, где ничего не видно, кроме скал и неба, и не слышно ни единого звука, кроме ветра. В таком месте мы нашли несколько крошечных хижин, расположенных недалеко друг от друга, каждый со своей маленькой кельей для медитации. Сегодня там не так много отшельников, как раньше. На самом деле мы нашли только одного – ламу Цампу Тендара (см. фото 37), который не выходил из своей тесной тюрьмы уже восемь лет.

Его домик походил на ящик. Перед ним был дворик в полтора квадратных метра, куда открывались дверь и окно кельи; отшельник не должен видеть внешний мир, ничто из того, что является просто иллюзией, переходным состоянием к несуществованию. Я на минуту присел рядом с ламой Тендаром. Кроме стен мне было видно только маленький треугольник неба с парой белоснежных облаков, между которыми медленными кругами кружила большая птица. Кто знает, смотрел ли когда-нибудь лама Тендар с тоской или сожалением в этот треугольник. Он показался мне самым восхитительным зрелищем, которое только можно представить в этой келье, похожей на гробницу. Возможно, именно для того, чтобы справиться с последней искрой искушения, лама во время медитации натягивал на глаза небольшую повязку, которую теперь натянул на лоб.

Уединение – такой мощный опыт, что оно оставляет неизгладимый отпечаток на тех, кто его испытал. На некоторых оно действует как стимул, оттачивая пламя их духа; но в обычных смертных пламя слабеет и даже гаснет. Оно как те виды яда, которые в определенной пропорции оказывают на некоторые организмы удивительно тонизирующий эффект, а для других та же доза оказывается смертельной. Кто не слышал о людях, которые «умерли от одиночества», – о европейцах, застрявших на краю света, или культурных и чувствительных людях, изгнанных в духовную пустыню провинциализма и невежества? Для этих людей человеческое общение становится неестественным, мучительным опытом, хаос и праздность разъедают их жизнь, как гангрена.

Но лама Тендар – великий и верховный повелитель белых океанов молчания. Ты инстинктивно чувствуешь, без доводов и доказательств, что уединение и аскетическая дисциплина оказали на него свое очистительное действие; что он вышел победителем. В любом случае наш визит к нему был очень коротким. Мы мало говорили и не трогали больших тем. Это правда, что наш контакт с людьми в большой степени происходит на уровне подсознания. Неясные намеки и наития подтверждают чувство приязни и неприязни, которое мы испытываем к людям, часто интуитивное мнение, что они плохи или хороши. Лама Тендар излучает покой и благодушие, почти как если бы это были физические качества; он излучает внутренний свет.

Несомненно, он самая сильная личность из тех, кого мы встречали в наших путешествиях. Он недаром пользуется репутацией святого, и в религиозные праздники люди долго поднимаются по каменистой горе в надежде получить его благословение. Мы тоже получили благословение, уходя, и оно оставило в нас чувство глубокого покоя. Надземные силы не уважают эмблем или иерархий. Любая религия может быть проводником между богом и человеком, так же как любая религия может выродиться в магические или коммерческие занятия или превратиться в инструмент мучения ближних.

Как бы мне хотелось иметь возможность свободно поговорить с ламой Тендаром без языковой преграды! Мне хотелось задать ему столько вопросов – о жизни, обо всех вещах, которые нас волнуют, о смерти и любви, о силах земли и о невидимом. Отчего-то я чувствовал, что его ответы были бы незабываемы и глубоки. Но я привез с собой только мысленный образ, и ощущения, и воспоминание об улыбке, которая отличалась от всех других улыбок.