Книга Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

— Мессир, это Анна, наша соседка. Самое красивое тело во всем Лондоне, после Капитаншиного, конечно. Не хотели бы вы разделить с ней эту ночь?

— Ничего не скажешь, умеете вы принимать гостей, капитан Мортимер!

— А вам, Анна, по вкусу ли этот благородный и любезный французский рыцарь?

Молодая женщина сделала трагический жест.

— Зачем вы привели меня сюда? Чтобы посмеяться?

— Подойдите к нему поближе и снимите ваше покрывало!

Анна повиновалась, и Туссен едва сдержал крик. На теле, достойном дивной статуи, красовалась жуткая голова, вышедшая, казалось, из самой преисподней. Все лицо покрывало огромное родимое пятно, которое при этом имело не обычный оттенок винной гущи, — нет, оно все было в многоцветных переливах: зеленых, фиолетовых, черных… За исключением этого уродства кожа женщины была безупречно гладкой, а черты — правильными, что лишь подчеркивало его безобразие. Вот почему в свои шестнадцать лет Анне, девушке из достойной семьи, не на что было надеяться, кроме монастыря, да и то самого отдаленного и бедного.

Анна подошла к Франсуа еще ближе. На него это не произвело ни малейшего впечатления. Он лишь рассеянно улыбался. Девушка вдруг поняла:

— Так вы… слепой?

Франсуа кивнул и привлек ее к себе. Но Капитанша грубовато прервала их объятие:

— К столу! Рыба готова. Рыба придает мужчинам силу, а женщинам изобретательность!

Все расселись по местам, и ужин начался. Но только Туссен отметил всю его фантастичность. Капитанша, так и не сняв маску, обслуживала гостей с королевской величавостью; Мортимер, рассевшись на скамье, чуть не мурлыкал в своем кошачьем блаженстве; Анна, кошмарное видение, все еще не пришла в себя; на нее старались не смотреть, и только Франсуа вперял пустой взор прямо в ее жуткую личину.

За столом почти не говорили. В тот день было и так сказано слишком много слов и испытано слишком много волнений. Одна только Анна в конце ужина задала вопрос, без которого вполне можно было и обойтись:

— Как с вами случилось это несчастье? В битве?

Франсуа мог бы пропустить его мимо ушей. Но он предпочел ответить:

— Нет, это от корабельной пищи.

Мортимер прыснул со смеху:

— Вот уж не удивлюсь! Я всегда считал, что наши повара будут поопаснее лучников и рыцарей!

Все дружно подхватили, и на этом общем взрыве веселья ужин закончился: чета Мортимеров отправилась в свою спальню на втором этаже, Анна с Франсуа — в соседний дом. И только обездоленный Туссен остался на месте. Вместо пожелания спокойной ночи Мортимер отвесил ему доброго тумака, но идущая вслед за мужем Капитанша улыбнулась оруженосцу и хитро подмигнула из-под маски:

— Не теряйте надежды! Может, и вам вскоре повезет.

На следующее утро Франсуа вернулся в дом Мортимера довольно поздно и обнаружил Туссена одного в большой комнате. Тот бросился ему навстречу.

— Как? Вы смогли вернуться сами?

— Она хотела меня проводить, но я отказался. И умиляться тут нечему. Тот дом совсем рядом. Достаточно двигаться вдоль стены.

— Я вовсе и не умиляюсь, господин мой. Но могу я, по крайней мере, задать нескромный вопрос? Вы… э… довольны?

Франсуа поморщился.

— И да, и нет. Слишком уж она грустная. Все время проплакала над нашей горькой судьбой.

Франсуа приблизился к своему оруженосцу и потянул носом.

— У тебя, надеюсь, тоже все в порядке?

— Что вы имеете в виду, господин?

— С Капитаншей, я хочу сказать.

— Откуда вы знаете? Вы часом не колдун?

— Ты просто благоухаешь рыбой. Она сама сюда приходила?

— Да. У Мортимера привычка отправляться перед самым рассветом на ловлю крыс и мышей в порту. Вроде бы это лучшее время для охоты. Она спустилась за ним следом. Естество свое берет: кажется, я тоже в ее вкусе.

— И какую же маску ты заставил ее надеть?

— Полосатую. Уютная домашняя кошечка — что может быть лучше?

Франсуа и Туссен покинули дом Мортимера и двинулись по Фиш-стрит. Туссен хотел взять своего хозяина за руку, но тот не дался:

— Оставь меня! Я не хочу выглядеть калекой!

— Но надо же, чтобы вас кто-то вел. Иначе вы еще больше будете походить на калеку, натыкаясь через каждый шаг на людей и на все остальное.

— Придумал! Ты иди впереди меня и немного сбоку. От тебя так несет рыбой, что я без труда смогу следовать за тобой.

Туссен повиновался, и, сделав несколько шагов, Франсуа сообщил ему, что вполне удовлетворен.

— Все получится превосходно — при двух условиях. Первое: избегай рыбных прилавков. И второе: поддерживай этот запах, оказывая честь Капитанше каждую ночь.

— Согласен на оба, господин мой!

Они прошли берегом Темзы в сторону устья и скоро оказались перед лондонским Тауэром. Франсуа хоть и не видел эту мрачную громаду, но был поражен зловещим карканьем воронов. Услышав французскую речь, нищий, сидевший скрючившись у самого рва, обратился к ним с какими-то словами. Франсуа спросил Туссена:

— Что он говорит?

— Что потерял правую руку при Креси и что мы обязаны ему подать в возмещение того, что с ним натворили французы.

— Он лжет!

— А вы почем знаете?

— Уверен. Потряси-ка его немного, чтобы узнать правду.

Туссен схватил попрошайку и дал ему пару тумаков. Тот завопил и выболтал целую историю. В конце концов, Туссен отпустил его, и тот бросился наутек, не прося добавки.

— Вы правы. Руку ему отрубили за воровство. Он эту байку про Креси выдает всякий раз, как заслышит французскую речь, и порой фокус удается.

Как раз в этот момент их слуха достигли слова, сказанные по-французски. Какой-то дворянин подошел к Франсуа и спросил его без всяких предисловий:

— Вы меня не узнаете, юный рыцарь?

Франсуа не поколебался ни на мгновение:

— Прекрасно узнаю, хоть ваш голос уже не такой хриплый, а дыхание не такое хмельное, как тогда, в палатке Черного Принца. Ведь это вы сидели напротив меня и смеялись среди мертвецов!

Рыцарь не принял вызова и сообщил нарочито жизнерадостным тоном:

— Хотел пожелать вам приятного пребывания здесь. Не знаю, где вы поместились, но лично я живу в Савойских палатах, при дворе его величества. Иоанн Добрый — великий монарх. У него здесь блеска даже больше, чем в Париже. Я ведь говорил, что все для нас обернется благополучно.

— Вы лжете. — Франсуа даже не повышал голоса. — Вы лжете. Каждая нотка в вашем голосе опровергает ваши слова. В ту ночь, после поражения, вы посмеялись над тем, как я плачу. И с тех пор вас гложет стыд.