Книга Алмаз, погубивший Наполеона - Джулия Баумголд

Поздно ночью, когда все расходились, господин де Монтескье и герцог де Ниверн оставались, чтобы рассказывать запретные истории о старом дворе в Версале. Обносившийся молодой генерал тоже оставался — слушал и смотрел на нее своим невыносимым взглядом, на эту женщину, которую он описывал как «сплошное кружево». То был Наполеон — Наполеон лета 1795 года.

Наполеон к тому времени взял Тулон, отобрав его у Англии — обстрелял английский флот с высот. В этом сражении он был ранен в левое бедро, и после его повысили в чине до бригадного генерала. Некоторое время он был под подозрением из-за дружбы с братом Робеспьера — домашний арест, потом освобождение. Генерал Баррас призвал его защитить Конвент от мятежа роялистов, направлявшихся к Тюильри. Памятуя о безумии, которое он наблюдал 10 августа, Наполеон приказал своим пушкарям стрелять в толпу у церкви Святого Роха. Сотни пали, а он был произведен в полные генералы в двадцать шесть лет.

Как он встретился с Розой де Богарнэ? Не знаю и никогда не спрашивал, ибо теперь, говоря о ней, он всякий раз опечаливается. Говорят, будто ее сын, Эжен, пришел к генералу Бонапарту потребовать шпагу своего отца, а Роза пришла, чтобы поблагодарить его за то, что он вернул шпагу. Другие говорят, будто они познакомились в доме Терезии Тальен, черноволосой красавицы, которая во время террора была посажена в тюрьму. Из своей камеры Терезия бросила кочан капусты со спрятанной в нем запиской, в которой просила своего возлюбленного Тальена спасти ее и Францию. Он обличал Робеспьера в Конвенте, ускорив его гибель. Теперь Терезия Тальен жила ради того, чтобы и дальше доставлять удовольствие окружающей ее jeuness d’orée.[97]

В качестве одного из лидеров этого безумного потерянного общества времен Директории Роза де Богарнэ носилась с Терезией Тальен повсюду и часто бывала в ее маленьком домике с фальшивой соломенной крышей. Интерьер домика мадам Тальен полностью переделала, копируя интерьеры Помпеи. Умащенные маслами тела богинь Директории вроде мадам Рекамье присутствовали постоянно — они сидели, томно развалившись в атласных креслах, прически á la guillotine, шеи повязаны красными лентами. Раскопки в Помпее и Геркулануме вдохновили этих merveileuses[98] — они изображали античных богинь в прозрачных муслиновых рубашках на голое тело, подвязанных у шеи и под грудью, в золотых сандалиях, ремни которых высоко обвивали обнаженные ноги. Они приклеивали локоны к щекам, чтобы те не шевелились, когда они смеялись своим резким смехом — смехом тех, кто видел слишком многое.

Опьяненная радостью спасения, Роза жила с беспечностью человека, который в течение нескольких месяцев каждый день думал о смерти, а теперь проводит дни, размышляя о том, какой наряд надеть. А вокруг был Париж, зараженный тем же лихорадочным весельем. Бывали обеды с гробом за каждым стулом. На «балах жертв» повязывали красные пояса и красные ленты вкруг шеи, чтобы показать, что они имеют отношение к жертвам гильотины и побывали в тюрьме. Палач и жертва — оба танцевали до упаду, делая движения, копирующие предсмертные судороги. Специфическое сочетание страшного и беспечного появилось тогда в моей стране и все еще существует поныне. Воистину проклятием моего народа стала эта его потребность в rigolade[99] и насмешках. Сардоникус стал их богом; снова всех охватила старая порочная придворная насмешливость.

Репутация и красота Розы де Богарнэ были немного подпорчены и, возможно, утратили первую свежесть, но в полумраке полусвета это не имело значения. И, уж конечно, это не имело никакого значения для того, кто еще не успел разобраться во всех парижских тонкостях. Наполеон понимал, что она может быть полезна, и думал, что она богата. Когда он навел справки о ее состоянии перед самым бракосочетанием, то выяснил, что она ему лгала, но он уже запутался в силках и бегство было немыслимо. В предыдущем апреле Наполеон был женихом Дезире Клари, но теперь он принадлежал этой женщине, старше его годами.

Она лгала, ловчила, транжирила деньги и делала долги — даже когда они развелись и император находился на Эльбе, ее счета все еще приходили к нему, — но при этом в ней всегда ощущались легкость, шарм, словно сахарный ветерок веял над всем. Прежде она была Розой де Богарнэ. Именно император дал ей новое имя, то, которым называл ее про себя. Он изобрел новое существо по имени Жозефина.

Император рассказывал мне о тех временах, когда Париж был разделен между якобинцами и роялистами, с Директорией между ними. В то время, насколько я знаю, это был самый своеобразный город на свете. На площадях стояли мертвые тополя свободы. Толпа скинула с пьедесталов мраморные и бронзовые статуи королей, и теперь на их месте стояли деревянные, оштукатуренные, идеализированные герои революции. Великолепные дома Сен-Жерменского предместья, которые принадлежали моим друзьям, были помечены надписью: «Народная собственность». Все улицы переименовали, все эмблемы королевской власти убрали. Париж очистили, лишили во многом его старинной красоты, могилы Сен-Дени разрыли с целью грабежа, браки расторгались по желанию, церковь оказалась под запретом. Ризенер, великий краснодеревщик короля, занимался тогда тем, что удалял королевские эмблемы со всей мебели. Дни недели, названия месяцев, сам христианский календарь — изменили все. Нотр-Дам превратился в Храм Разума, где богини носили красные шерстяные колпаки. Я был рад, что нахожусь вдали от этого, в кружке леди Клэверинг, и работаю над своим «Атласом».

Бастилия стала лесным складом, зато появилось пятьдесят семь новых тюрем. За тридцать шесть франков каждый мог пойти на еженедельный бал, где танцевали «нимфы» в разноцветных платьях, или выбрать «Комеди Франсез», где все были плохо одеты. В Париже по-прежнему было полно грабителей и убийц. Правительство так бедствовало, что забирало доходы оперы. Мадам Кампан, бывшая секретарем Марии-Антуанетты, открыла школу-пансион для дочерей солдат, погибших на войне. Среди них оказались одна из сестер Наполеона и дочь Жозефины, Гортензия.

Словно из мрака террора, из миллиона мертвых, из ничего не стоящих ассигнаций, из разрушенных замков появились фантастические существа, которые жили только ради того, чтобы наряжаться. Эти incroyables[100] — merveilleuses и extravagants[101] — обычно прохаживались по улицам (Наполеон видел их в саду Пале-Рояля), чтобы на них оглянулись, и, если не ловили изумленного взгляда, воспринимали это как поражение. Женщины в огромных париках-копнах кутались в шали цвета грязи, под которыми были надеты изысканные белые муслиновые рубашки, подвязанные высоко под просвечивающей грудью и сплошь усеянные и отороченные золотом. Иногда они надевали мужские жакеты и держали в руках маленькие тросточки или рукоятки от кнутов, которыми похлопывали себя по голым ногам, глядя в лорнеты. Но они не замечали молодого генерала, не обращавшего ни малейшего внимания на свое платье и забывавшего завивать и подрезать свои мягкие волосы.