Книга Голубая роза - Яна Темиз

София видела, что сын наделен яркой индивидуальностью, что он невероятно привлекателен, но его одаренность должна же себя проявить в чем-то одном. Хоть бы можно было заставить его заняться чем-нибудь всерьез! Но нет: он был упрям, знал, чего хочет в данный момент, и направлять его поведение (как и прогнозировать его) было совершенно невозможно.

Больше всего (София понимала это) ее сыну нужны были аплодисменты и изумление окружающих. И чтобы добиться их, Бора готов был то месяцами отращивать свои прекрасные, черные как смоль, вьющиеся волосы, то потом брить голову наголо, то резать в лохмотья почти новые джинсы, то с легкостью дарить приятелю дорогой и редкий компакт-диск. Увлечения и страсти сына сменялись, и только это утешало Софию при его очередных проделках: «Это тоже пройдет», – говорила она себе и оказывалась права.

Друзья и девушки у Бора сменялись так же часто, как увлечения. София даже не успевала запомнить их имена. Первую «невесту», а не просто подружку он представил матери, когда ему едва исполнилось семнадцать. Он настаивал на назначении дня обручения и свадьбы, но когда родители обеих сторон наконец смирились и дали согласие, он потерял всякий интерес к затеянному проекту.

«Не плачь, милая, все Водолеи такие. Ты не была бы с ним счастлива, он слишком непостоянен», – утешала тогда София свою несостоявшуюся невестку.

И еще многих девушек после нее.

Однако в последнее время Бора вдруг стал проявлять постоянство. София не без некоторого удивления приняла его новое хобби, особенно когда ее непоседа-сын решил воспользоваться ее швейной машинкой.

«Мам, я буду модельером. Они все так начинали: и Версаче, и Иссэ Миякэ, и Лакруа, и Коко Шанель. Вот увидишь, я стану знаменитым, поеду в Париж, буду делать коллекции haute coutûre и prêt-а-porter!», – говорил он, вырезая ножницами непонятные дырки в штанине собственных брюк или ловко сострачивая на машинке странной формы геометрические фигуры, выкроенные из старого платья Софии.

Сначала она поощряла очередное увлечение Бора, не очень, впрочем, надеясь, что оно у него надолго. Ей казалось, что идеи «высокой моды» появились у него не сами по себе, а приплыли из квартиры Дениз, где мальчик почему-то стал частым и желанным гостем.

«Что он к ней зачастил? Конечно, они ровесники, и она интересная девица, но он же прекрасно знает, какая у нее репутация. Нечего ему делать на этих вечеринках! Еще, чего доброго, привыкнет к выпивке… Был бы у него нормальный отец…»

Между тем отец Лейлы и Бора отнюдь не был ненормальным.

Он был весьма обыкновенным, даже привлекательным внешне и умеющим держать себя в обществе мужчиной. Беда была в том, что он считал себя непонятым и неоцененным, был готов обвинять в своих постоянных неудачах кого угодно, кроме самого себя, видел вокруг столько несправедливого и предвзятого отношения к собственной драгоценной персоне, что обращать внимание на кого-то еще, даже на своих детей, у него просто не было времени. Когда София, озабоченная воспитанием детей и вечным безденежьем, ибо муж подолгу ни на какой работе не задерживался, уже не могла да и не хотела выслушивать его бесконечные жалобы, он начал все чаще и чаще уходить по вечерам из дома, проводить время в дешевых кафе, а может быть, и искать утешения у других женщин.

Со стороны их семья выглядела обыкновенно – а какая семья при взгляде со стороны выглядит особенной? Но София уже много лет не считала свою жизнь нормальной: она была, точнее, стала неплохим психологом, интерес к астрологии и чтение женских журналов постепенно сменились у нее более серьезными книгами. Она не могла не видеть комплексов и проблем, мучающих мужа, но уже слишком мало любила его, чтобы оказывать ему психологическую помощь. Все ее душевные силы уходили на детей.

Когда Лейла поступила в консерваторию и переехала в Стамбул, София была внутренне готова вообще развестись или просто оставить мужа, но с ужасом узнала о третьей беременности. Она-то полагала, что возраст – надежная защита, что после сорока, когда уже чувствуешь признаки приближающегося климакса, не забеременеешь. Увы! София была в отчаянии: аборт было делать поздно.

Но все проходит – прошли и эти несколько месяцев беременности со слезами, токсикозом и заглушаемым изо всех сил нежеланием рожать этого ребенка; прошло первое трудное время кормления и ночного недосыпания; прошли еще несколько лет, в которые, казалось, ничего не происходило – только малыш рос, учился ходить, говорить, есть… Когда младшему брату было около двух лет, Бора заявил, что переезжает. Будет жить самостоятельно, как сестра. Хватит ему уже тут… он не грудной ребенок!

И он действительно переехал, сняв вместе с приятелем небольшую, как это назвал, «студию». Придя в эту «студию» впервые, София пришла в ужас от грязного, полупустого чердака, носившего это гордое имя. Ее попытки убраться, повесить шторы, постелить ковер на бетонный пол, привезти из дома нормальные тарелки и подушки успехом не увенчались. Бора где-то вычитал, что в Париже все бедные, но свободные художники живут в мансардах и презирают бытовые удобства, и собирался готовиться к своей парижской карьере. При этом работал он в магазине, торгующем женской одеждой, не более чем рядовым продавцом. Но его это не смущало.

«Все так начинают, мам. Ну и что, что у меня нет специального образования? Дениз говорит, что талант не приобретешь вместе с дипломом. И правильно говорит!»

«Но Дениз-то учится», – возражала мать.

«Да чему она там учится, на этих курсах! Там только деньги берут да диплом дают. За нее-то платят, вот она и пользуется случаем».

Интересно, кто за нее платит? София не спрашивала сына, не желая наводить разговор на постоянно бывающих у Дениз мужчин. Увлечен ли Бора этой Дениз? Задавать такие вопросы ему всегда было бесполезно. Ответ же София неожиданно получила, появившись без предупреждения в «студии» сына… а как предупредишь, если на чердаках телефонов не бывает? София решила подкормить Бора и, оставив младшего с навестившей ее сестрой, отправилась в «студию», нагруженная домашними пирожками, запеченными овощами и тщательно упакованными в пластиковые коробочки котлетами. Дверь, как всегда, была не заперта, даже неплотно прикрыта, звонка в «студии» никогда не было, а стука Софии никто не услышал из-за звучавшей внутри оглушительной музыки. Впрочем, она, будучи человеком неиспорченным, не предполагала, что за дверью может происходить что-либо, не предназначенное для посторонних глаз. И была крайне смущена, застав своего сына с полуодетой девицей на том матрасе, который, подобно чердаку, ставшему «студией», был переименован в «постель».

– Я думала, тебе нравится Дениз, – говорила она потом сыну. – Ты что, опять собираешься жениться?

– Собираюсь. Только не на той девчонке, с которой ты меня застукала.

– Но… – начала было говорить правильные вещи София.

– Я знаю, мам, – тут же заявил Бора. – Знаю все твои «но». А ты сама разве хочешь, чтобы я женился на… – и сын дал такое определение своей подружке, что София поняла окончательно и бесповоротно: он вырос. И теперь повлиять на него точно будет невозможно. И, наверно, не нужно.