Книга Конец "Саго-Мару" - Сергей Диковский

– Каппели-то голяком за конями бежали?

– Голяком! – Савка, не выдержав, расплылся в улыбке.

– Как же вас не подшибли?

– А у них глаза мылом разъело.

Стрелочник смотрел на худого носатого парня, на исцарапанные сучьями крепкие руки, и глаза у старика были совсем иные: отцовски внимательные, чуть лукавые.

– Вот что, джигит, – объявил он внезапно, – эту штуку придется повторить еще раз… Нет, не каппелевских… Надо поднять на-гора наших, горняцких коней. Чтобы не проскочила ихняя милиция, повалим на переезде в три ряда вагонетки… Поднимать только ночью… Кони о свете забыли – разом на солнце ослепнут…

Не торопясь, он стал объяснять подробности предстоящей операции.

Лисица был точен в выполнении плана. Люди его просочились в темноте сквозь поселок, окружили рудничный двор, залегли на высокой насыпи за вагонетками, загородившими переезд.

Комсомольцы-коногоны, подготовленные Савкой, ушли в сторожевое охранение, а небольшая группа шахтеров и машинист маневровой «кукушки» дежурили у лебедки, ожидая сигнала.

Но сигнала не было. Только Лисица, Савка да еще Ромась и Андрейка знали, что конюх, обещавший выдать коней, не вернулся из города. Вместо него теперь дежурит Прищепа – старательный и дюжий служака, одинаково равнодушный и к белым и к красным. Он сидел возле конюшни, в двухстах саженях под землей, не подозревая о готовящемся покушении на коней… На всякий случай Лисица распорядился перерезать телефонные провода: кто знает, на что способен пожилой глуповатый служака, которого вот уже полчаса уговаривают Ромась и Андрейка.

…Шел сильный теплый дождь. Партизаны, второй час лежавшие за насыпью, ежились в мокрой траве. Лисица поглядывал то на часы, то на небо.

– Ступай сам, – сказал он Савке. – Чую, хлопцы твои из старика творогу не выжмут…

Савка загромыхал по лестнице. Вот и конюшня. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что дело провалено.

Маленький взъерошенный Андрейка, поблескивая цыганскими глазами, наскакивал на Прищепу, сидевшего на табуретке и спокойно вырезавшего из чурбака ложку.

– Слышь, Прищепа! – кричал он ломким, мальчишеским баском. – Отдай! Я не шучу! Добрым словом прошу… Отдай.

– Слышал… Еще шо?

– А раз слышал, так действуй. Сандала слепая!.. Гляди, раскорячился на ровном месте… Начальство!

– Отскочь!

– А чо ты, шкура семеновская… Выдь только на-гора!..

– Спасибо за ласку. А шо ты мне зробишь? – лениво спросил Прищепа.

– Увидишь. Обломают рога гурану.

– Оставь его, – сказал сердито Ромась. – Не видишь – его лошадь подковой погладила.

Конюх стряхнул стружки с колен и затрясся от смеха. Он был доволен своей неуязвимостью, строгим отношением к имуществу шахты. Политика, в которую ввязались коногоны, мало интересовала Прищепу. Третий год на-гора творилось что-то непонятное. Красные били белых, белые – красных, зеленые – тех и других. Каждую неделю на перевале летели под откос поезда. А везли в них что угодно: солдат, амуницию, горные пушки, пулеметные ленты, солонину, гранаты, пироксилин, виски, галеты – только не сучанский добрый уголек.

Тихо ползли несуразные, пестро раскрашенные броневики, на полустанках висели приказы один грознее другого, всюду слышалось кудахтанье японских солдат. «Владиво-ниппо»[69] обещала близкий расцвет промышленности, а между тем узкоколейка от станции до рудника густо поросла молочаем и щавелем.

Кто был тут прав, разобраться Прищепа не мог и решил по мере сил держать равновесие. Понятно, каппелевцы живоглоты, бандиты, но и партизаны тоже гуси: горлопаны, всесветные звонари. Ясно было Прищепе только одно: настоящей, прочной власти нет и не видно. Израсходуют на-гора патроны, лягут горячие головы, а шахта останется. И кони в ней. Он и берег их упрямо для будущих настоящих хозяев.

Посмеиваясь, Прищепа оглядел своих щуплых противников. Щенки, конокрады! Пускай-ка попробуют увести хотя бы хромого Трубача!

Приятели переглянулись. Никакая сила не могла вывести конюха из привычного равновесия. Самые обидные, самые верные слова отскакивали от бычьей кожи Прищепы и рикошетом ранили атакующих.

– Братцы, свяжем его! – взвизгнул возбужденный Андрейка. – Возьмем разом… Ромась, заходи!

– Нехай будет так, – согласился Прищепа. – На, байстрюк, вяжи!

Он засучил рукава и показал волосатую руку чуть потоньше крепежного бруса.

– Ну что ж… Ну и свяжем… Ромась, заходи!

– Отойди! – сказал Савка внезапно и отодвинул в сторону озадаченного Андрейку плечом. – Ты не гавкай, ты агитируй.

Прищепа покосился на агитатора и снова захохотал.

– Вы погодите, дядя Захар… Что я вам скажу. Вы не смейтесь… Послушайте. Ну, на што вам в теперешнем положении кони? Угля ж нет все равно.

– Нема в середу, буде в пьятныцю.

– Дядя Захар! Вы ж не знаете текущих событий. Вы только послушайте. В Кузьминке япоши стариков и баб керосином через воронки поили. Школу с детями сожгли… Это вы слышали? Семенов грозится на сто лет Приморье в аренду отдать… А вы тут с нами в квочку играете. Дядя Захар! Ну, выдайте коней… Слышите? Никак нам нельзя пешком воевать.

Тявкнул колокол, подвешенный возле ствола. Там, на-гора, под дождем, люди ждали обещанных коней. Савка с испугом глянул на ходики. Коногону почудилось – циферблат ощерился в усмешке, точно широкая упрямая рожа Прищепы, медный маятник дразнился, пощелкивал: вот-так, вот-так-так. А на-гора ночь была на исходе. Видимо, брезжил уже над Сучаном рассвет, потому что люди наверху беспокоились; колокол вскрикивал все тревожней, все чаще.

Савка колебался. Он знал: кони стоят тут, за дощатой перегородкой. С края – ленивый и толстый Трубач, за ним – белоногая Ночка, высоченный старик Атаман, Голубь, Дочка, Султан… Слышно было, как лошади жуют сено, всхрапывают, стучат копытами по настилу.

От ствола шахты неслось медное тявканье. Лисица выходил из терпенья. Колокол негодовал, требовал, звал к действию. И Савка решился.

– Ну что ж, – сказал он как можно спокойнее, – так и запишем. Пункт шестнадцатый, параграф девятый. Прищепа Захар против приказа… Так, братки?

Он вынул записную книжку и стал что-то царапать. Ошеломленный Андрейка раскрыл рот, чтобы спросить, что такое параграф, но догадливый Ромась поспешно сказал:

– Ну, ясно… По пункту шестнадцать.

– Шестнадцать! – поддакнул Андрейка, смутно догадываясь, что Савка готовит ход прямо в дамки.

– А теперь до свидания. Копию протокола пришлет с вестовым чрезвычайная тройка…

Савка спрятал записную книжку, обдернул рубаху и зашагал к выходу. Он бил наверняка: старательный и осторожный Прищепа до смешного боялся официальных выражений и казенных бумаг. Были слова простые, привычные: лошадь, корова, веревка, хомут. И были слова начальственные, строгие: протокол, акт, приказ, реестр, параграф – как бы облаченные в военную форму. С первыми Прищепа был запанибрата, перед вторыми – робел. Печать, штамп, лихая канцелярская роспись были для него неоспоримым выражением власти.