Книга Грюнвальд. Разгром Тевтонского ордена - Вольфганг Акунов

Так сказали герольды. И в самый момент этого объявления замечено было, что войско крестоносцев, в подтверждение сказанного герольдами, отступило на значительное расстояние, чтобы видно было, что оно на деле подтверждает достоверность заявления герольдов. Это заявление было, конечно, глупым и не подобающим набожности крестоносцев: как будто бы им было ведомо, что успех находится в их власти и что кому судьба определит в этот день. Владислав же, король Польши, выслушав дерзкое и заносчивое посольство крестоносцев, принял мечи из рук герольдов и, без всякого раздражения и негодования, а со слезами, без какого-либо осуждения, но с удивительным, как бы небесным смирением, терпением и скромностью дал герольдам ответ: «Хотя у меня и моего войска достаточно мечей и я не нуждаюсь во вражеском оружии, однако ради большей поддержки, охраны и защиты моего правого дела и эти посланные моими врагами, жаждущими моей и моего народа крови и истребления два меча, доставленные вами, я принимаю во имя Бога и прибегну к нему, как к справедливейшему карателю нестерпимой гордыни, к его матери, Деве Марии, и заступникам моим и королевства моего, святым Станиславу, Адальберту, Венцеславу, Флориану и Ядвиге. Я буду молить их обратить гнев свой на них, как на столь же дерзких, сколь и нечестивых врагов; ведь врагов моих нельзя утишить и умиротворить ни справедливостью, ни смирением, ни предложениями моими, пока они не прольют кровь, не растерзают утробу и не наденут нам на шею ярма. На надежнейшей защите Божией и его святых и их поддержке и заботе покоится моя уверенность, что они поддержат меня и мой народ силами своими и своим заступничеством и не допустят, чтобы я и народ мой были повержены столь лютыми врагами, у которых столь часто я искал мира. И в настоящий момент я не отверг бы мира, если бы он был возможен на справедливых условиях; я отвел бы даже теперь занесенную для битвы руку, если бы даже видел в этих двух мечах, принесенных вами, явное небесное знамение, предвещающее мне победу в бою. Выбора же поля битвы я для себя не требую и не притязаю на это, но как подобает христианину, человеку и королю, установление его я предоставляю Божественной воле, чтобы получить то место для сражения и тот исход войны, какие будут определены Божественной милостью и счастьем нынешнего дня; я уверен в том, что Всевышний положит ярости крестоносцев конец, которым и ныне и на будущее время укрощена будет их столь нечестивая и нестерпимая гордыня, ибо я твердо знаю, что вышние силы будут стоять за правое дело. Поле, на котором мы стоим и где нам предстоит сразиться, Марс, равный для обеих сторон, и справедливый судия подавят и унизят великую, превозносящуюся до небес гордыню моих врагов, по упованию моему, что Бог окажет помощь мне и моему народу в предстоящей битве». (Упомянутые два меча, дерзостно посланные крестоносцами в помощь польскому королю, хранятся и по сей день в королевской сокровищнице в Кракове, служа всегда новым и неувядающим напоминанием на будущее время о дерзости и поражении одной стороны и о смирении и торжестве другой.)

Сказав это и передав герольдов под охрану рыцаря Дзивиша Мажацкого, герба Елита, а подканцлеру снова велев следовать в лагерь, король надевает шлем на голову и во имя Господа приказывает войску выступать и дать сигнал к бою, а рыцарям начинать сражение. Король призывает и молит всевышнего обратить свой гнев на крестоносцев, как на нарушителей договоров и людей безбожной гордыни, презирающих всяческую справедливость, а доблесть его рыцарей воодушевить и поддержать, ибо кротчайший король даже под скрежет и звон оружия и под резкие звуки труб стремился к справедливому решению, готовый отставить все орудия войны, лишь бы заключить мир на справедливых условиях. Однако, выслушав оскорбительное и заносчивое посольство крестоносцев, король отказался от этой мысли; он отложил всякую надежду на мир, которую хранил до этого часа, считая тщетным свое старание при том, что крестоносцы всюду трубили о своей великой гордыне. Это был, бесспорно, наилучший король, побеждавший врагов своих не столько мечом, сколько кротостью и справедливостью, сражаясь больше церковными службами и молитвой, чем оружием. Так положено было и по зрелом обсуждении решено, чтобы Владислав, король польский, не становился ни в какую определенную хоругвь, под каким бы знаменем она ни была; главнейшей заботой в тот день было всячески охранять его жизнь, и было дано весьма ясное распоряжение, чтобы сам король держался в удаленном и надежном месте, неизвестном не только врагам, но даже своим, огражденный свитой и отборной охраной войска из телохранителей и рыцарей. Были поставлены также в разных местах быстрые кони, сменяя которых король мог бы избегнуть опасности в случае победы врагов, потому что короля одного оценивали в десять тысяч рыцарей. В отряде королевских телохранителей было (как мы упомянули выше) маленькое знамя с белым орлом в качестве герба; его знаменосцем был Миколай Моравец из Куношовки, герба Повала. Сам же отряд телохранителей состоял из шестидесяти рыцарей-копьеносцев. Главными королевскими телохранителями были следующие: Земовит младший, князь Мазовии, сын Земовита старшего, племянник короля по родной сестре; Федушко, иначе Феодосий, литовский князь, со значительным отрядом воинов, и Сигизмунд-Корибут, литовский князь, племянники короля по отцу: эти три князя были его родственниками. Кроме того, при короле были Миколай, подканцлер королевства Польского, герба Тромба, впоследствии гнезненский архиепископ; Збигнев из Олесницы, герба Дембно, впоследствии краковский епископ и кардинал; Ян Менжик из Домбровы, герба Вадвиц, впоследствии воевода леопольский; Ян Золава, чешский барон, герба Товачов; Беняш Беруш из Бялы, главный королевский спальник, герба Веруша; Генрих из Рогова, герба Дзялоша, впоследствии подскарбий Польского королевства; Збигнев Чайка из Новодвора, герба Дембно, который нес королевское копье; Петр Мадаленский, герба, имеющего два плужных лемеха, повернутых спинками друг к другу на голубом поле, называемого по-польски чех Ян Сокол и многие другие. Александр же Витовт, Великий князь Литвы, предоставивший охрану своей жизни и свободы одному Богу, скакал, разъезжая по всему как польскому, так и литовскому войску, часто сменяя лошадей, с немногими спутниками, но без всяких телохранителей; князь восстанавливал во многих местах расстроенные ряды литовского войска, и возобновлял бой, и громким криком и возгласами до самого конца всячески, но тщетно удерживал своих от бегства.

ПОЛЯКИ И КРЕСТОНОСЦЫ СХОДЯТСЯ, И ПРОИСХОДИТ ЖЕСТОЧАЙШАЯ БИТВА

Лишь только зазвучали трубы, все королевское войско громким голосом запело отчую песнь «Богородицу», а затем, потрясая копьями, ринулось в бой. Войско же литовское, по приказу князя Александра, не терпевшего никакого промедления, еще ранее начало сражение. Уже Миколай, подканцлер королевства Польского, направляясь вместе со священниками и нотариями в королевский лагерь и проливая обильные слезы, повернул в сторону, потеряв из виду короля, когда один из нотариев предложил ему несколько приостановиться и дождаться столкновения столь могучих войск, – зрелища, конечно, редкостного, какого никогда потом не увидеть! Согласившись на его предложение, Миколай обратил лицо и взоры на завязавшееся сражение. В это самое время оба войска, подняв с обеих сторон крик, который обычно издавали, устремляясь в бой, сошлись посреди разделявшей их равнины, причем крестоносцы после по крайней мере двух выстрелов из бомбард старались разбить и опрокинуть польское войско; однако усилия их были тщетны, хотя прусское войско бросилось в бой с более сильным натиском и криком и с более высокого места. На месте столкновения стояло шесть высоких дубов; на ветви их взобралось много людей (неизвестно – из королевского войска, или из войска крестоносцев), чтобы видеть сверху столкновение передних рядов и успехи того и другого войска. Когда же ряды сошлись, то поднялся такой шум и грохот от ломающихся копий и ударов о доспехи, как будто рушилось какое-то огромное строение, и такой резкий лязг мечей, что его отчетливо слышали люди на расстоянии даже нескольких миль. Нога наступала на ногу, доспехи ударялись о доспехи, и острия копий направлялись в лица врагов; когда же хоругви сошлись, то нельзя было отличить робкого от отважного, мужественного от труса, так как те и другие сгрудились в какой-то клубок и было даже невозможно ни переменить места, ни продвинуться на шаг, пока победитель, сбросив с коня или убив противника, не занимал место побежденного. Наконец, когда копья были переломаны, ряды той и другой стороны и доспехи с доспехами настолько сомкнулись, что издавали под ударами мечей и секир, насаженных на древки, страшный грохот, какой производят молоты о наковальни, и люди бились, давимые конями; и тогда среди сражающихся самый отважный Марс мог быть замечен только по руке и мечу.