Книга Сквозь тайгу (сборник) - Владимир Арсеньев

Как немного надо, чтобы воодушевить усталых людей и животных! Собаки вскочили на ноги и натянули постромки. Обоз тронулся.

Впереди за поворотом виднелась большая полынья, а за ней устье какой-то реки. Это была Бяпали. Один берег ее был низменный, а другой возвышенный. На самом краю его стояла юрта. Из отверстия в юрте поднималась кверху голубоватая струйка дыма.

Когда последняя нарта была вытащена на берег, я почувствовал себя настолько усталым, что, войдя в юрту, не стал дожидаться ни обеда, ни чая, лег на циновку и тотчас уснул.

Когда я проснулся, были уже сумерки. В юрте горел огонь. По одну сторону его вместе со мной были стрелки и казаки, а по другую сторону сидел сам хозяин дома, его жена и удэхеец Цазамбу.

Глава семьи был мужчина лет пятидесяти семи, с сильной проседью в волосах. Он был широк в костях, имел нос с горбинкой, подслеповатые глаза, носил бороду и редкие усы. Родом он был с Амура. Отец его, как я узнал впоследствии, был полукореец-полугольд, а мать – орочка. Нашего нового знакомого звали Лайгур.

Его жена Чегрэ родилась около Торгона и тоже была метиской. В жилах ее текла смешанная кровь. Она была тоже лет пятидесяти, ниже среднего роста, с морщинистым лицом и маленькими, пестро-серыми глазами.

Минут через десять женщина сняла котел с огня и стала по чашкам разливать похлебку, сваренную из юколы, сухой кетовой икры и жидкой чумизы.

В это время в юрту вошел Рожков и сообщил, что начинает идти снег. Это известие как будто обрадовало всех. Непогода сулила отдых на весь завтрашний день.

После чая мы недолго еще сидели. Меня опять стало клонить ко сну, я откинулся на спину и сам не помню, как уснул.

Ночью я проснулся и не сразу мог сообразить, где я нахожусь. Кругом было темно; край моего одеяла заиндевел. Снаружи слышался какой-то шум, словно кто-то песок бросал лопатой на корье. Это ветер наметывал снег на стены юрты.

Я повернулся на другой бок, подобрал под ноги одеяло и хотел было снова уснуть, как вдруг ухо мое уловило другой звук, который заставил меня вздрогнуть. Это был человеческий крик.

«Вероятно, мне послышалось», – подумал я и стал опять завертываться в одеяло, но в это время крик повторился – протяжный, словно вымученный, сквозь слезы.

Я быстро сбросил с себя одеяло и сел.

В юрте было темно, только в очаге тлели две головешки. Снаружи завывала вьюга. Сильные порывы ветра иногда спадали до штиля. И вот в минуту одного такого затишья я в третий раз услышал тот же крик о помощи и затем плач.

«Где-то погибает человек, может быть, женщина, ребенок!»

Я разыскал удэхейца Цазамбу и стал трясти его за плечо. Он сел и, покачиваясь спросонья, спросил, что случилось. Я сказал ему, что слышал чьи-то крики снаружи и что надо идти на помощь.

– Ничего, – сказал он мне. – Это больная девка. Скоро будет светать, и тогда ей дадут кушать и принесут дрова.

– Да где же она находится? – продолжал я допытывать сонного удэхейца.

– Там, – отвечал он, указывая рукой на один из углов в юрте.

Вслед за тем он так решительно улегся на свое место, что я понял, что поднять его мне не удастся.

Тогда я принялся будить кого-то из своих спутников. Кажется, это был Ноздрин. Старик сел и стал искать свою обувь. Я не стал его дожидаться и выбежал из юрты.

Сильным порывом ветра меня чуть было не опрокинуло на землю. Снежная пыль ударила в лицо. Я ухватился за край юрты и прислушался. Минута ожидания показалась мне томительно долгой. Затем я вернулся в юрту, захватил спички, кусок бересты, несколько смоляных щепок и, выйдя наружу, направился в том направлении, которое указал мне Цазамбу.

Ветер был очень сильный и порывистый. То он завывал тоненьким голоском, то вдруг визг его превращался в яростный рев. Точно зверь, сорвавшийся с привязи, он бросался на все, что встречалось ему на пути.

«Как бы самому не заблудиться», – подумал я, но в этот момент наступило короткое затишье. Крик о помощи рассеял мои опасения. Я быстро пошел вперед.

Глаза мои уже несколько успели привыкнуть к темноте. Сквозь снежную пыль я различил ствол большого кедра и рядом с ним что-то темное. Подойдя поближе, я увидел маленькую юрту, наполовину занесенную снегом. Тихий плач и стоны исходили из нее. Я быстро откинул полог у дверей и вошел внутрь помещения.

В темноте что-то шевельнулось и притихло. Я достал спичку и зажег бересту. При первой вспышке огня я увидел в углу юрты какое-то человеческое существо, одетое в лохмотья. Я увидел широко раскрытые испуганные глаза и черные растрепанные волосы.

Когда береста и смоляные щепки разгорелись, я сложил дрова и разжег костер. Теперь я мог хорошо рассмотреть, с кем имею дело.

Юрта была маленькая, грязная. На полу валялись кости и всякий мусор. Видно было, что ее давно уже никто не подметал. На грязной, изорванной циновке сидела девушка лет семнадцати. Лицо ее выражало явный страх. Левой рукой она держала обрывки одежды на груди, а правую вытянула вперед, как бы для того, чтобы защитить зрение свое от огня, или, может быть, для того, чтобы защитить себя от нападения врага. Меня поразила ее худоба и в особенности ноги – тонкие и безжизненные, как плети.

Пока я возился с огнем, девушка сидела неподвижно и испуганно наблюдала за мною.

– Не бойся, – сказал я ей по-удэхейски.

– Мне холодно, – отвечала она, поникнув головой, и тихо заплакала.

Не медля нимало, я сходил в общую жилую юрту и принес оттуда одеяло, чайник с водой, несколько кусков сухарей.

Одеялом я накрыл ей плечи, повесил чайник над огнем, а сам сел по другую сторону костра.

Понемногу она стала приходить в себя, выражение страха в глазах ее сменилось недоумением.

– Ты больна? – спросил я ее.

– Ноги болят, – отвечала она, – я не могу ходить.

Когда закипела вода, я подал ей кружку чая и сухари. Я не торопился расспрашивать ее. Надо было, чтобы она присмотрелась ко мне и перестала чуждаться.

Через час она успокоилась совсем и стала связно отвечать на мои вопросы.

Я услышал печальную историю. Она была сирота, рано потерявшая родителей, умерших от эпидемии оспы, когда ей было около четырех лет. Как и почему она попала к Лайгуру, не знает. Когда она достигла десяти лет, с ней начались делаться припадки, которые полтора года назад кончились параличом нижних конечностей. Девушка, лишенная ног, не могла быть работницей, к тому же она грязнила в общей юрте. Тогда ее изолировали в особое помещение. Убедившись, что она неизлечима, Лайгур и Чегрэ перестали о ней заботиться; ей не всегда даже давали есть, она давно уже не мылась и не расчесывала своих волос, одежда на ней истлела, ногти сильно отросли на руках и на ногах. Летом она мучилась от комаров, а зимой – от холодов, в особенности по ночам, когда не хватало дров.