Книга Дитя огня - Юлия Крен

В этот момент норманны не кричали, а спокойно бились об заклад, лопнет его голова или нет. Этого не произошло. Когда несчастного хоронили, его лицо было уже не багровым, а желтым, как воск.

Следующий отряд норманнов прислал не Роллон, а граф Вильгельм, которого называли истинным христианином. Ингельтруда в это не верила, потому что, хотя в деревне больше никого не подвешивали за ноги, налоги все же приходилось платить, и к тому же настолько высокие, что те жители, которые смогли выдержать разорение и опустошение, сочли эту землю слишком суровой. Они переселились ближе к морю, ловили рыбу и – поскольку на побережье обосновалось очень много норманнов – изучали датский язык.

Ингельтруда учить его не хотела и не верила рассказам Панкраса, будто норманны уже и сами на нем не говорят, а живут, как франки. Нет, лучше она останется с мужем здесь, будет смотреть на то, как разваливаются хижины бывших соседей, привыкать к одиночеству и опасаться чужих людей. А чужие наведывались к ним все реже. Слух о том, что двое пожилых крестьян не могли платить налоги, дошел даже до норманнов.

Так они и жили, забытые всем миром, и их многочисленные давние страхи уже развеялись. Женщина боялась лишь того, что Панкрас умрет раньше нее или наоборот. Она не знала, что хуже.

Но сейчас смерть грозила не им, а юной девушке, лежащей в поле. Она появилась словно ниоткуда и упала без чувств. Панкрас увидел ее первым, но рассказал об этом не сразу: он никогда не был словоохотливым. И только под вечер он спокойно произнес:

– Там, на улице, лежит девушка.

Подобное удивить Панкраса не могло. Он пожал плечами, как будто о таком не стоило даже думать, но Ингельтруда тем не менее задумалась. Она опасалась, не была ли эта девушка духом или демоном, которые живут в лесу.

– Если завтра она все еще будет лежать там, я о ней позабочусь, – решила она.

– Если завтра она все еще будет лежать там, она будет мертва, – заметил Панкрас.

В его голосе не было досады, он привык встречать смерть не со слезами, а с молитвой.

Ингельтруда пожала плечами и пошла варить суп. Ели они дважды в день, но не досыта, а ровно столько, чтобы не умереть от голода. На завтрак была обычно ячневая каша, а на ужин – густой суп с луком, чечевицей и, если на охоте им сопутствовала удача, копченым мясом.

Помешивая в котелке суп, Ингельтруда беспокоилась все больше. Если бы девушка действительно была демоном, она нашла бы способ проникнуть в дом. Но супруги снова заговорили о ней только после того, как доели суп.

– Она одета в монашескую рясу, – нарушил молчание Панкрас. – Ты действительно оставишь ее лежать на улице всю ночь?

– Почему ты сразу об этом не сказал? – У Ингельтруды вырвался вопрос, который она раньше никогда не задавала, потому что давно смирилась с тем, что Панкрас говорить не любит. Он и не должен был говорить, пока мог работать. На это, по крайней мере, она могла рассчитывать и сейчас.

– Неси ее в дом, – велела Ингельтруда.

Должно быть, девушка была нетяжелой, потому что вскоре Панкрас быстрым шагом вернулся, почти не сгибаясь под своей ношей. Он положил девушку на соломенный тюфяк, и Ингельтруда стала с опаской ее разглядывать. Незнакомка действительно была одета в черную монашескую рясу, ее ноги были покрыты царапинами и ссадинами, на грязных руках застыли пятна крови, а лицо было бледным.

Ингельтруда не решилась к ней прикоснуться, а просто сварила новый суп. Она больше не боялась, что девушка может оказаться демоном, – ее очень волновало кое-что другое. До сих пор из леса приходили только грубые мужчины, но не женщины, и при виде этого нежного создания Ингельтруда растрогалась. Она вспомнила многочисленных детей, которых родила и похоронила. В отличие от Панкраса, она никогда не молилась. В отличие от Панкраса, она оплакивала каждого ребенка.

Первым, что Матильда увидела в темноте, были теплые руки. Эти руки гладили ее по лицу, перевязывали ей раны, растирали ее расцарапанные, закоченевшие руки и ноги, вливали что-то ей в рот. Матильда не узнавала вкуса, но ощущала, что это было что-то горячее, сытное. Еда придавала ей сил. В какой-то момент девушка окрепла настолько, что смогла открыть глаза и рассмотреть комнату, в которой находилась. Из камина к потолку кольцами поднимался дым, покрывающий незамысловатую мебель черной копотью. Мебели было немного: стол, две лавки, полка для кухонной утвари и соломенный тюфяк. На нем Матильда и лежала.

Не успела девушка разглядеть лицо человека с теплыми руками, как у нее снова закрылись глаза. Матильда заснула, а проснувшись, почувствовала мучительную боль. Ее сжигала лихорадка, в горле пересохло. Она тяжело дышала, стонала и кричала. Голова раскалывалась от боли, но теплые руки продолжали гладить ее, и в конце концов им удалось унять эту боль. Девушку снова покормили, и на этот раз она поняла, что ест соленый суп. К ней снова вернулись силы, и она смогла не только открыть глаза, но и приподняться.

Теперь Матильда увидела своих спасителей: изнуренную работой женщину с редкими волосами и равнодушным взглядом и седого сгорбленного мужчину, чье лицо избороздили морщинами время и жизненные невзгоды. Эти люди не излучали ни особой доброжелательности, ни неприязни.

– Кто ты? – спросил мужчина.

Из глаз девушки вдруг ручьями полились слезы. Телесные муки ненадолго заглушили боль, терзающую ее душу. Теперь же она вернулась.

«Я не знаю, – хотелось ответить ей, – я сама не знаю, кто я!»

Вместо этого она хриплым голосом произнесла:

– Мне нужно в Питр, к Спроте.

– Кто такая Спрота?

Несмотря ни на что Матильда радовалась тому, что находится среди людей, которым ничего не говорит это имя, которые ничего не слышали о конкубине графа Вильгельма и матери его сына Ричарда и, как следствие, не могли ничего знать о ее собственной судьбе. О том, что она, очевидно, была наследницей королевства. О том, что ее пытались убить. И о том, что в итоге убила она сама.

– Отведите меня в ближайший поселок! – взмолилась Матильда. – Там наверняка каждую неделю устраивают ярмарку, которую посещает много людей. Возможно, кто-нибудь из них знает, кто такая Спрота… и где находится Питр.

Женщина посмотрела на нее. Теперь она выглядела уже не равнодушной, а строгой.

– Сейчас ты никуда не пойдешь. Ты еще слишком слаба.

Эти слова прозвучали так твердо, будто их произнесла мать, которая знает, что будет лучше для ее ребенка. Матильда обрадовалась тому, что ей пришлось послушаться, что она не должна сама принимать решения, а может полностью довериться этим теплым рукам. На время она перестала твердить, что ей нужно добраться до Спроты.

Жар прошел, ссадины затянулись, головная боль исчезла. Несколько дней Матильде не задавали вопросов. И только когда она смогла подняться и надеть рясу, которую женщина тем временем постирала и зашила, мужчина поинтересовался:

– Ты монахиня?