Книга Чародей звездолета «Агуди» - Юрий Никитин

Дискуссия пошла по второму кругу, я начал повторяться, онитоже повторялись, мямлили, пережевывали то, что уже говорили. Это не то чтобысовсем уж в тупике, просто все с неудовольствием видят, какой именно маячитвыход, очень неприятный, а правительство, к сожалению, из людей, а невысокоскоростных вычислительных систем. У людей не только родня и знакомые, всекак-то можно стерпеть и воспротивиться, но еще больше давление так называемогообщественного мнения. Оно всегда диктовало поступки, слова и даже алгоритмыповедения, потому Христос, Будда, Мухаммад и тысячи-тысячи мудрецов уходили влеса, пустыни, горы, дабы снизить давление этого общественного, стадного,обыденного, но очень агрессивного. Уходили, чтобы суметь достать из душисобственные слова, огранить и принести в мир… где они сперва становятся вызовомэтому общественному мнению, а потом, если победят, сами становятся этим самымобщественным прессом, что не позволяет пробиться росткам новой мысли…

Павлов побагровел, тяжелые бульдожьи складки от приливадурной крови стали почти лиловыми. Судя по его лицу, он перестал слушатьблистательную речь Новодворского о благотворной роли Штатов, что сняла всезапреты, и теперь человек может развиваться во всех направлениях… а то, чтоабсолютное большинство развивается только в одном направлении, вниз, кобезьяне, еще ничего не значит, люди должны пользоваться своей свободой, имеютправо пользоваться так, как хотят, для того и проливали кровь все великие борцыза демократию…

Я вздрогнул, уйдя в глубокие думы, от его рыка над самымухом:

– Вы это серьезно?

– О чем?

– Ну, что уступить все кобызам!

Я сдвинул плечами:

– Ответ упрятан в орешке: на какой мы сами ступеньке?Готовы ли встать на сторону Добра и Правды, или же для нас важнее пещерное:хоть сопливенькое, но свое? Увидев двух дерущихся, на чью сторону встанем: насторону правого или того, кто «наш»? Не спешите подавать в отставку, ГлебБорисович. Я просто рассуждаю. Мы сейчас находимся на поворотном пункте. Либопойдем дальше тем же путем, будем на все закрывать глаза, либо поступим ещелиберальнее и откроем границы России не только для кобызов, но и для всех,признав тем самым, что Россия не страна, а всего лишь территория, либо…

Все молчали, только глаза настороженно поблескивали, аЗабайкалец спросил хмуро:

– Либо что? Тем путем, о котором я так долго ибезнадежно вопию?

Я покачал головой:

– Нет.

– Нет? А что же?

– Ваш путь чреват, – ответил я. – Чреват,Игорь Дмитриевич. Я вам попозже объясню, а пока давайте решим краеугольный вопрос:открываем или не открываем границы России для народов, которые уже сейчаспризнаем более выживаемыми, более приспособленными к жизни, чем русские?

Агутин сказал с неудовольствием:

– Почему это признаем? Я, к примеру, не признаю, чтоэти узбеки лучше нас.

– Кобызы – не узбеки, – поправил Убийло.

– Узбеки говорят, что узбеки, – отрезалАгутин. – Иначе придется отдельными народами признать пермяков, поволжцевили архангельцев. Я не признаю никого ни более выживаемым, ни более каким-то.Это вообще фашизм.

– Это реальность, – возразил я. – Обзывалкиобзывалками, но разве не видите, что какие-то народы жизнеспособнее, какие-тонет?

Мудрый Павлов уточнил:

– На определенных отрезках истории. Через какое-товремя эти же кобызы могут расслабиться, а их задавят баски или лемки.

– На территории России, – сказал Агутинтоскливо, – которая уж точно тогда будет только территорией.

В кабинет заглянула Ксения.

– Господин президент! Громов и Сигуранцев в Кремле,пригласить на совещание?

– Давай, – сказал я торопливо и добавилизвиняющимся голосом: – Все-таки разложим ответственность на большее числоголов, верно?

Все заулыбались, такое понятное желание уменьшитьответственность, задвигались, принялись перешучиваться, наконец Ксенияраспахнула дверь, вошли Громов и Сигуранцев, такие разные и в чем-то похожие,словно уже опаленные взрывами.

Я жестом велел им занять места, оба сели на другом концестола, только там свободно, Новодворский сказал сразу же:

– А что вы скажете, Лев Николаевич?

Громов прорычал недовольно:

– О чем?

– Обо всем, – нахально сказал Новодворский. –Это так важно, понимаете ли?

Громов буркнул:

– Мне надо знать приблизительно конкретно! А у вас тутодни рассуждения, угадал?.. Я не знаю, Валерий Гапонович, что вы принимаете отголовы, но вам это не помогает.

Новодворский вздохнул:

– Ум хорошо, а министром обороны лучше. Говорят, чтохорошо быть линкором: башню снесло – четыре осталось, но у военного министраесли и снесет, кто заметит? Главное – погоны блестят. Кто у нас сегоднявероятный противник, Лев Николаевич?

Громов всмотрелся в его румяное лицо с подрагивающими щекамии процедил сквозь зубы:

– Лицо вероятного противника сегодня еще невероятнопротивнее.

Новодворский лучезарно улыбнулся:

– А если противника нет?

– Нет противника – сокращаем армию, – прорычалГромов еще злее. – Появится противник – сократим территорию. Так? Мол,наше демократье дело правое – враг будет доволен.

– Ну какой же нам Америка враг, – сказалНоводворский проникновенным голосом, – мы сами себе враги… В смысле,русские сами себе, это… русские.

– Вражеская диверсия, – отрезал Громов, –которую проигнорируешь, является главным ударом. Это аксиома военных действий,Валерий Гапонович!.. Стреляного воробья на мякине не проведешь. Кстати, я тожерусский, хоть и хохол. Каганов тоже русский, хоть и Христа распял… правда, этоих внутренние разборки. А вот вы кто?

Новодворский сказал с лучезарной улыбкой:

– Гражданин мира! Того мира, который обязательнонаступит, неизбежно, как вот неизбежен восход солнца на востоке…

Агутин посматривал настороженно, Шандырин сопел и хмурился,явно хотелось сказать, какой мир вскоре наступит, но смолчал, только нахохлилсяеще больше, как воробей на мякине, посматривает с подозрением, ничего непонимая в таких вумных прениях и даже словопрениях, наконец не утерпел.

– Это две большие разницы, – заявил он, –восход солнца и восход США. Вот возьмут сейчас наши умные головы и что-топридумают против восхода юсовцев! Не верю я, чтобы Громов или Сигуранцев желалиим восхода… над нашими костями!

Громов запнулся, повел очами. Ладонь поднялась и потерласинюю от пробивающейся щетины щеку.