Книга Исповедь Камелии - Лариса Соболева

– Объясните ему, что и его жизнь в опасности, ежели он встречается с Камелией. Думаю, после этого он расскажет вам о ней.

Зыбин повернулся к Марго всем корпусом, вновь его физиономию окрасила насмешка, а тон ехидство:

– А вы что же, ваше сиятельство, со мной к Неверову не поедете?

– Разумеется, нет, – с сожалением вздохнула она, не обратив внимания на неприятные перемены в нем. – При мне он не станет говорить.

Зыбин шевельнул бровями: мол, как знаете. Но Марго была права, к тому же она отдавала отчет, где ей можно появляться, а где – ни в коем случае. Это качество графини Виссариону Фомичу пришлось по душе, многие дамы на ее месте не упустили б возможности покрасоваться, представляясь важной особой, которой даже начальник следственных дел потакает. Всю дорогу до его дома он молчал, и только когда карета остановилась, вдруг сказал:

– Что же это за предмет?

– О чем вы? – осведомилась Марго.

– Коим убивают? Ну да ладно, возьмем девицу – узнаем. Благодарю вас, ваше сиятельство, уважили старика, до дому доставили.

И чмокнул ручку, затем, плутовски сощурившись, легонько похлопал по ней. Марго в ответ улыбнулась, сжав его пальцы:

– Я всегда рада оказать вам услугу, Виссарион Фомич.

Зыбин по-медвежьи выбрался из кареты, помахал на прощанье. Марго была довольна: постепенно ей удавалось приручить старика. Не так уж он плох, а что до его скверного характера... Виссарион Фомич умело обманывал окружающих, не показывая себя истинного, потому что хитер и умен, ведь людям открывать слабости нельзя, они обязательно воспользуются ими для достижения своих целей.

Остаток ночи пролетел на одном дыхании, и было еще темно, когда Афанасий Емельянович начал одеваться. Ему следовало вернуться засветло, ведь нехорошо выйдет, если кто-нибудь из домашних увидит, как он забирается в окно собственного дома. Одевался на ощупь, поглядывая на ту, которая всегда пряталась за темнотой, у него росло желание видеть ее глаза, губы, тело, но показываться она отказывалась. Елагин оставил попытки увидеть ее – всему свое время, а оно привязывало их друг к другу, что с каждой ночью чувствовалось все острее.

Афанасий Емельянович повязал галстук, надел жилет и, застегивая пуговицы, упал локтем на подушку, чтоб быть ближе к лицу незнакомки, ведь она так и осталась неизвестной, без имени. Она лежала безмятежно, будто спала, но он знал, что не спит. В этой чарующей тишине, когда молчание являлось залогом понимания, неуместна громкая речь, поэтому голос Елагина был едва слышен:

– Вы обещали подумать о моем предложении, но ничего не говорите.

– Я подумала, – ему в тон ответила она, коснувшись ладонью его щеки. – День оставляю вам, а ночь беру себе.

– Означает ли это отказ?

– А зачем нам день? Он не принесет вам исполнения тех желаний, которыми вы так бредите. Да и нужно ли вам разрушение, которое неминуемо?

– Разрушение? – не понял Елагин.

– Да. Вы разрушите себя и тех, кто рядом с вами. Нынче у нас нет обязательств, но согласись я, они появятся. В скором времени все станет обыденным, мы – другими. Потом придет скука, за ней разочарование и стыд. Сейчас вы свободны, я тоже, каждый из нас может прекратить свидания, когда пожелает.

– Я не прекращу... я люблю вас.

Она вздрогнула, словно ее ужалили, приподнялась и замерла. Во время минутной паузы у Афанасия Емельяновича не проходило ощущение, что она разглядывает его – не странно ли? Что она видела в темноте, которую слабо разбавлял тлеющий фитилек лампы? И вдруг невинный поцелуй. Так целует мать ребенка – в лоб, а то, что она сказала, находилось за пределом разумного:

– Вы очень хороший, но любить не нужно, не связывайте себя.

– Как? Вы не хотите, чтоб вас любили?

Елагин опешил. Всякая женщина грезит о любви, поклонении, заботе, прочном положении, что так же естественно, как снег зимой, а дождь весной. Почему же ей это не нужно? Что вообще она хочет? Пока он находился в растерянности, ее голос звучал ровно, без красок, это была одна баюкающая интонация:

– Любовь – это наваждение, обман себя, но когда об обмане даже не догадываются. Она проходит, и проходит довольно скоро, у некоторых людей остается привязанность, а у многих и этого не бывает. Не хочу, чтоб вы обманывались, не хочу и я обманываться.

– То, что вы говорите, тоже обман, – заметил он. – Надеюсь, со временем вы перемените свои взгляды.

– Со временем? Время меняет не взгляды, а людей. Идите, вам пора.

Афанасий Емельянович действительно не мог больше оставаться – стремительно приближался рассвет. Ему были непонятны ее сумрачные убеждения, в них чувствовалась пугающая ущербность, и он мог бы поспорить с ней, переубедить, но на это уйдет время. В следующий раз, решил Елагин, на прощанье оставил на ее лице горячие поцелуи и ушел.

– Это зашло слишком далеко, – сказала Камелия самой себе, подскочила и стала наспех одеваться.

Марго редко залеживалась до обеда, она ранняя пташка. К неудовольствию прислуги, она вставала чуть позже слуг и вмешивалась во все домашние дела. Но в это утро Марго дала себе волю понежиться в постели, тем более что погода была пасмурной. Она поднялась, когда муж уехал на службу. Марго позавтракала, повозилась с Митенькой, проверила успехи Анфисы, которая с трудом, словно выполняла поденную работу, барабанила по клавишам рояля.

– Недурно, – похвалила ее Марго. – А что, Анфиса, писем не было?

– Нет, барыня. Я сама проверяю почту.

Марго огорчилась, она с нетерпением ждала писем от Сурова Александра Ивановича и брата Мишеля, а они все не приходили. Но долго грустить Марго не умела, переключилась на Анфису:

– Как проходят занятия с господином трагиком?

– Уж не знаю, что вам ответить... – Горничная покраснела и, смутившись, сложила руки на коленях.

– Ну-ка, говори, – приказала Марго.

– Господин трагик пожелали научить меня... целоваться. – Она поморщилась, будто он предложил ей выпить стакан водки. – Не понарошку.

– Целоваться? Это еще зачем? На сцене не целуются, только делают вид, да и то редко.

– Вот и я им о том же, – с жаром сказала возмущенная Анфиса. – А они лезли ко мне своей препоганой рожей... водкой от них несло... так почитай графин выпили. Сидят и пьют, когда я читаю.

– Ну и что ты?

– Я его, барыня, по роже кулаком... Они упали. Ругались.

– Ах-ха-ха-ха... – залилась Марго смехом, представив сцену. – Так-таки кулаком? Ты прелесть, Анфиса! Правильно сделала!

Но девушка вдруг всхлипнула:

– Они сказали, что меня, дремучую и невежественную, в театр не возьмут. А хороших театров в городе более нет, одни любительские.

– Не возьмут? – приподняла бровки Марго. – Это мы еще посмотрим. Не реви. Графине Ростовцевой никто не отказывает, а коль откажут, пожалеют. Актеришку мы проучим, ты только слушайся меня и станешь артисткой нашего театра. Теперь одеваться, Виссарион Фомич уже должен вернуться от Неверова.