Книга Далекий след императора - Юрий Торубаров

— Да пошёл ты... — раздалось в ответ злобное шипение.

— Фёдора давай, Фёдора!

— Егора!

Но за Фёдора высказалось больше. Егора ещё почти не знали. Обрадованный от неожиданно свалившегося на него счастья, Фёдор бросился к Егору. Ведь это их битва так раскалила народ, не будь его, была бы победа. Но она была бы тусклой и вряд ли имела бы такие последствия. Нет, Егор появился в нужное время. Ничего, что мог его победить. Слава богу, этого не случилось, а народ он зажёг и в результате... Нет, молодец! Он долго его обнимал. Хвалил прилюдно, называл самым смелым, самым... и громогласно обещал сделать его воеводой. Толпа дружно поддержат. Коль так может драться и вести за собой бойцов, так чем он не воевода? Их уже ожирел.

Но на этом побоище произошло ещё одно невероятное событие. Егора узнал Станил. У него даже перехватило дыхание. Что ему делать, не знал. Видя, как новый посадник хвалил этого... подорожника, он решил посоветоваться вначале с отцом. Когда вернулся к себе и всё рассказал Павше Фоминичу, тот задумался, а потом сказал:

— Сынок, ты правильно сделал. Тот спросит, кто подтвердит, а ты чё ответишь?

Сын развёл руками.

— Подождём! — решил отец.

Глава 24

Наутро после первой брачной ночи великого князя Симеона в хоромы пожаловала известная московская повитуха, как все её кликали, бабка Аксинья. Она должна была показать простынь, которая бы подтвердила, что княжна была девственницей. Но главное действие не состоялось.

Это чудовищное событие начиналось исподволь. Точнее, с первого взгляда, когда он её увидел. Ему рисовалось доброе, приятное личико. А увидел... отталкивающую физиономию. Квадратное сухое лицо с тяжёлой выпуклой челюстью и выступающими скулами. С неясно очерченными губами, за которыми прятались жёлтые кривые зубы. И глаза... настороженные, злые. Да и фигура — плоская, как доска. О женской талии и говорить нечего. И тут впервые Симеон вспомнил Пожарского. Даже появилось желание его позвать, пожаловаться ему, одобрить его правильный взгляд на женитьбу. Но тут же раздумал: «Посочувствует, а сам ещё будет насмехаться. Не-ет! Всё оставлю в себе».

И вот они остались вдвоём. Он решил держаться молодцом, но в первую же ночь произошла ссора. Чтобы показаться ласковым супругом, который не обращает внимания на такие «мелочи», князь назвал её нежно: «Анастасиюшка!» Как это случилось, он сам не мог объяснить. Вырвалось — и всё тут. Каково же было её возмущение, когда она услышала это имя: Евпраксиния грубо заявила:

— Иди к ней на погост и ложись рядом.

Это испортило князю настроение, но он всё же провёл рукой по её телу и ужаснулся. С ним рядом лежала не тёплое, расслабленное тело, а... холодная лягушка с жёсткой, неприятной кожей. К тому же она зло отбросила его руку. Симеон фыркнул, повернулся к ней спиной и так проспал до самого утра.

Встал, вероятно, вспомнив событие прошедшей ночи, в одном исподнем. Шлёпая босыми ногами, пошёл в свою опочивальню. Когда князь в таком виде появился в проходе, толпившееся там любопытное бабьё вместе с Аксиньей в испуге, ничего не понимая, ринулось к выходу. Одно было понятно: или… или... Но кто будет у князя допытываться? И побежала по Москве тихая молва: нечестная...

Трудно сказать, что заставило Симеона совершить поездку, но ему вдруг понадобилось побывать в Орде. Когда проплыли утёс, закрывающий панораму восточного берега, перед князем, стоявшем на носу лодии, тихо скользящей по водной глади, открылась знакомая с юности картина столичного города. Не дожидаясь, когда гребцы вытащат ладью на берег, он спрыгнул в воду и, почерпнув ладонью прохладную волжскую водицу, обмыл его лицо.

Широким шагом, поднявшись наверх, князь увидел несколько человек — татар и русских, которые с лошадьми кого-то ожидали. Подойдя к ним, он подбросил перед ними серебряную монету и спросил:

— Кто довезёт меня до московских хором?

К нему, тщательно вглядываясь в лицо, подошёл мужик, немолодой, с окладистой рыжей бородой и такими же нечёсаными волосами.

— Никак великий князь? — неуверенно спросил он.

— Я, Захар, я! — узнал он одного из тех, кто сторожил московские хоромы.

— Каким ветром, князь? — оживился Захар.

— Попутным! Ну, поехали?

— Поехали, князь! — весело отозвался тот и взял за уздцы коня.

Въехав в Сарай-Берке, Симеон почувствовал какое-то странное, тревожное ощущение. «С чего бы это? — глядя вокруг, спросил он сам себя. — Всё вроде, как было». Но всё же решил выяснить.

— У вас тут ничего не случилось? — спросил князь возницу.

— Да нет, князь. Всё, слава богу, живы, здоровы. — Но-о! — крикнул возница на лошадей и взмахнул кнутом.

Подъезжая к хоромам, Захар ещё издали заорал истошным голосом:

— Эй, вы, тама! Вороты отчиняйте[39]!

Князь даже усмехнулся. Захар был услышан.

Въезжая во двор, Симеон увидел, что Захар словно разворотил муравейник: кто тащил куда-то бочки, кто-то мел двор, кто убирал развешанное бельё... Отвечая на приветствие кивком головы, князь легко вбежал на крылец, погладил по головке стоявшего без штанов какого-то мальца и прошёл к себе. Толстая пожилая баба, давняя княжеская приспешница[40], бесцеремонно открыла дверь в опочивальню:

— Князь Семён! С прибытьем тя! Чё истить будишь? — почти пропела она.

Симеон ещё с первым своим приездом сюда вместе с отцом познал эту стряпуху: бесцеремонную, прямую, но добрую, сердечную женщину и отменную повариху. Отец не только не обращал на её бесцеремонность никакого внимания, но даже в какой-то степени поощрял, делая ей небольшие подарки. Поведение отца передалось и сыну. Натягивая лёгкие светлые порты, князь бросил:

— Как всегда, Макаровна! Моё любимое.

А любимым блюдом князя были: кусок обжаренного мяса с кровинкой внутри, посыпанный жареным луком. И толстая, из толчёного зерна, лепёшка с холодным молоком. Простые блюда, а в московских хоромах, как он ни добивался, так приготовить никто не мог.

— Только скорей! — крикнул он ей вдогонку.

На что она, не останавливаясь, ответила:

— Хоть быстро, ступай к татарве!

Когда всё было готово, она, бесцеремонно открыв дверь, сказала:

— Семён, пошли!

Обычно она усаживалась напротив. Ей надо было видеть, доволен ли нет князь тем, что она приготовила. Неизвестно, что было бы с ней, если бы она увидела сморщенную княжескую физиономию. И всегда уходила, когда убеждалась, что её блюда «уписывают с невероятной быстротой». Она вставала, «плыла» к двери, чтобы вернуться с новой порцией, ставила её и уходила.