Книга Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

Ещё через несколько дней закричал, запел над городом голос муэдзина, и пали на колени мусульмане — жители поверженного города.

Илья объездил все невольничьи рынки, все тюрьмы и подвалы, где содержали пленников, готовили к продаже. В одном таком глубоко ушедшем под землю зиндане подобрал маленький ошейник с цепью и понял, что он не для собаки, а для ребёнка...

Искать Подсокольничка было бессмысленно — через город прошли тысячи невольников, и, конечно, никто не помнил славянскую старуху с черноглазым ребёнком на руках.

В княжеском лагере шло непрерывное пирование. Столы накрывались, многочисленные гости наедались-напивались, а потом на их место приходили новые.

Свистели дудки, плясали храбры, напившись хазарских вин, коих взяли великое изобилие, дрались между собой. Тяжёлый дух нескончаемой попойки смешался с запахом пролитой крови, дымом от жаровен, где жарилось мясо, с дымом от пожарищ, где тлели обгорелые трупы. Войска искали забвения от ужаса страшной сечи и резни в городе в разгуле и пьянстве. Из Крыма привезли несколько обозов с девками, и пошла такая гулянка, что сатана в аду, верно, побрезговал бы.

Илья сторонился гульбы, как сторонились её все христиане. Отойдя от города, они соорудили походную церковь, и шедшие с войском православные священники устроили многодневную покаянную службу. Тут Илья и помолился, и отплакался. Стало чуть легче. Со дня окончания резни христиане держали многодневный пост. И не брали в рот ни мяса, ни вина. В перерывах между молитвами они сидели и спали в тени виноградников.

Тут и нашёл богатыря ехавший только с малой охраной князь.

— Вот ты где, — сказал он, спрыгивая с коня. — А я уж пытал всех — живой ли ты?

— Что мне сделается? — отвечал Илья, поднимаясь во весь свой рост и снимая шапку.

Князь прогнал подальше охрану и воев Ильи. Развалился на прохладной земле, под виноградником, велел Илье сесть.

— Не сыскал, значит, сына-то? — спросил он вдруг с несвойственным ему участием в голосе.

Илья не ответил, глядя мимо князя вдаль и стараясь, чтобы слёзы не потекли.

Князь за годы, что прошли с приезда Ильи в Киев, сильно переменился. Хоть пил и гулял по-прежнему, но бывало теперь его красивое и злое лицо порой печально и мягко. Правда, редко, как редко оставался он наедине с кем-нибудь.

— Все радуются... — сказал он задумчиво. — Сбылась мечта вековая — сбросили навсегда ярмо хазарское. Николи супостат не подымется!

— А радости нет, — сказал Илья.

— Вот то-то и оно, — вздохнул князь. — Как ты думаешь, отчего?

— На место этим супостатам другие придут.

— Я ошибки моего отца не повторю! — перебил его князь. — Я здесь гарнизон оставлю, тут дружина будет стоять из воев отборных, славянских, и теперь эта держава — наша!

— Отец твой не глупее тебя был, — возразил Илья, — и не меньше твоего о приращении державы помышлял. А коли не ставил тут дружины, стало быть, некого было оставлять. Да и так рассудить: ты дружину аут оставишь, а она через малое время тебя и предаст!

— Почему? Почему предаст?

— А баб заведут, детишек. И станет им край этот твоего Киева милее.

— Менять буду! Менять гарнизон почасту!

— Всё равно! Как ни меняй! У хазар, хоть разбитых, хоть сильных, закон есть. Держат они завет свой: кто от Моисея, кто от Магомета — каждый придерживается, а у руси и славян закона нет. Потому они тебя сильнее, хоть ты и победил.

Князь не перебивал. Илья коснулся самой больной его сердечной заботы.

— Вот ты сейчас пьёшь-гуляешь, потому что сегодня ты сильней, но и на твою силу окорот найдётся! А за победу-то ещё сколь платить! За корабли эти греческие, за доспехи, за всё, что византийцы дали...

— Царьград у нас дружбы ищет.

— Верно. Ищет. А для чего? Чтобы мы воев ему своих давали!

Князь чуть не вскочил от неожиданности.

— Откуда ты знаешь?

— А чем ты ещё расплатиться можешь? — сказал Илья, не подозревавший о византийском договоре с Владимиром. — У тебя казна истощена вовсе. Никакого припасу нет, и добыча, что в Тьмутаракани взяли, мала, для расплаты не годится.

— Да мы Хазарию сокрушили, которая с Византией в Крыму воюет! — закричал князь.

— Сокрушили — молодцы! Да только, князь, пузо старого добра не помнит. С тебя византийцы новой службы потребуют.

— А я откажусь! — как маленький капризный ребёнок, ответил князь.

— А войско немыслимое, кое ты собрал, чем содержать станешь? А?

Князь замолчал.

— Не говорил я тебе прежде, — сказал Илья, — не велели мне старцы. А вот теперь скажу. Крестился бы ты, Владимир! Ходил бы в руке Господа нашего Иисуса Христа, под защитой его.

— Да!.. — вскинулся князь.

— Молчи, молчи лучше, греха меньше! — цыкнул на него Илья, и князь даже растерялся. — Молчи! Я сказал — ты услышал, а там Господь сам управит и найдёт, как тебя вразумить. А не достукается через упрямство твоё, так и чудо явит. Ежели ты ему нужен!

— Да... — опять хотел возразить князь, но, что сказать, не нашёлся.

Он ушёл от Ильи совершенно сбитый с толку. Победа, ради которой они шли сюда, больше ему победой не казалась. Смутная тревога теперь оформилась: за спиною князя нет державы, а есть собранные, в том числе и насильно, племена. И рассыпаться это может в один день. При первом же поражении князя войско пойдёт по домам, и его ничем не остановишь. Не видя выхода, князь, как всегда, пошёл в загул. Хазарские купцы из Тьмутаракани, что прятались во время штурма неизвестно где, вернулись и привезли караваны чёрных рабынь. Притухшая было гульба вспыхнула с новой силой, а Илья её иначе как кромешной и назвать не мог.

Вот она — бездна греха языческого!

В редкие минуты и князь глядел на происходящее глазами Ильи, чего с ним прежде никогда не было, и тошно ему было видеть опухшие рожи воевод и неутомимых чернокожих девок, чуять запах гниющей еды и винного перегара.

Вдали от лагеря, отдельно от разгула, стояли дружины Ильи и Добрыни. Трезвы и сосредоточенны были воеводы и дружинники. Старались язычников, собратьев по оружию, не осуждать, не укорять и сильно молились, чтобы Господь отвёл беду. Подслухи и досмотры доносили, что чуть не округ всего Гургана — моря Каспийского — стеной встают воины ислама и сила таковая накапливается, что почище Хазарии будет!

Недели через две после взятия Тьмутаракани грянула страшная гроза: в степи и в море ревела стихия невиданная. Греки, не то предчувствовавшие, не то вычислившие бурю по приметам своим хитростным, весь флот загодя увели назад в Византию и тем спасли его. Валы, шедшие с моря, в мелкие щепки разнесли все суда, остававшиеся в гавани, подмыли мол и обрушили пристань. Дикий ветер раздул вновь тлевшие пожары, но огонь был залит бездной водяной, обрушившейся с неба.