Книга Незавершенное дело Элизабет Д. - Николь Бернье

– У меня нет от тебя никаких тайн, и тебе прекрасно это известно, – сказал он. – Могу только представить, что ты сама поешь в душе. «Кто-то оставил кекс под дождем…»

– Донна Саммер – очень недооцененная певица.

– М-м-м, да уж. Опередила время на годы. – Макс сунул руку в мыльную воду и, схватив неосторожно нож, скривился от боли. – Я думал, мы встречаемся с риелтором только в два, – произнес он, разглядывая подушечку большого пальца.

– Решила прийти пораньше. Хотела занести тебе это. – Отдернув занавеску, Кейт прошла к прилавку и вернулась с коробкой, в которой находились три горшечных растения. – Просто чтобы чуть приукрасить твой дом. Не то чтобы он в этом нуждается…

– Как это мило с твоей стороны! – Он очень нежно, словно к щечке новорожденного, прикоснулся к широким, гладким лепесткам фаленопсиса. – Люблю орхидеи. Намного больше, чем букеты срезанных цветов.

Она взяла с лотка небольшой рогалик.

– Возвращаясь к этому риелтору. Она что, и на новом месте будет твоим финансовым агентом?

– Не уверен. Может, буду сдавать в аренду. Полную картину того, как все обстоит, буду иметь только осенью.

Дом Макса стоил не очень дорого, но был спроектирован в соответствии с его собственными пристрастиями: в кухне, столовой и библиотеке свободного места почти не оставалось, комнаты с большими телевизорами и громоздкими детскими игрушками, напротив, просторные и светлые; словом, такие, какие и требуются риелторам в наши дни. Поделить его не так-то просто, найти замену тоже.

– И кто тебе эту полную картину даст – оценщики или твой бухгалтер?

Он неопределенно помахал рукой, как бы включая в этот жест и то, и другое.

– Осенью, осенью, – повторил Макс в ритме завершающего чтение поэта-декламатора. – Все будет ясно осенью.

Кейт опустилась на старенький деревянный стул возле разделочного стола и принялась наблюдать за тем, как он моет в раковине тарелки. Как это все нехорошо. Уильям, конечно же, был с приветом, но чтобы настолько… Макс редко поднимал эту тему, а сама она предпочитала не доставать его расспросами. Кейт наклонилась вперед, снимая напряжение с подколенных сухожилий.

– Как по мне, я была бы только рада, если бы осень уже наступила. Школа, новое начало и все такое.

Он убрал формочки для выпекания на сушильную полку.

– Уже? Да ты же весь год считаешь дни до лета.

Она пожала плечами.

– Еще читаешь дневники подруги?

– Более или менее. – Она скинула сандалию и поставила босую ногу на перекладину стула. – Их там много. Не представляю, как можно доверять свои мысли бумаге.

Макс вытащил из воды шпатель и внимательно осмотрел кромку.

– Бывают вещи и почуднее. Знаешь, я ведь тоже веду дневник.

Кейт вскинула голову.

– Да ну? А я и не знала.

– Уже долгие годы.

Макс опустил в раковину новую стопку формочек для маффинов. Она наблюдала, как он чистит одну из них, соскребая оставшуюся на краях корку.

– Но зачем? Если, конечно, мне позволительно интересоваться, – спросила она. Он на мгновение приостановил чистку. – Я в том смысле, ты собираешься сделать с ними что-то или просто любишь писать?

Он глянул на нее через плечо.

– Дело не в том, люблю или нет. Просто мне это нужно. Помогает выпустить пар, сформулировать мысли и постичь происходящее. Так мне не приходится думать о чьих-то чувствах или суждениях. Фактически это единственное место, где я могу излить душу.

– Почему просто не позвонить другу?

Макс наградил ее кривой улыбкой, намекавшей на то, что она упустила нечто важное.

– «Неисследованная жизнь не недостойна жизнью считаться…» и все такое, дорогуша. – Следующие несколько секунд, пока сходила вода из раковины, они провели в молчании. – И потом, кому захочется все это выслушивать? Сама подумай.

Он подхватил посуду с сушильной полки и начал разносить по местам.

Ей пришло в голову, что в отношениях между людьми можно всегда выделить два направления разговора: одно – когда они обсуждают то, что действительно происходит в их жизни; другое – когда они не обсуждают это, но постоянно об этом думают.

«Я снова убеждаюсь, что была права в своем отношении к откровениям. От них редко бывает какая-то отдача, после них ты сам редко чувствуешь себя лучше и можешь получить намного больше пользы, когда пишешь для самого себя».

К такому же, как Макс, выводу вполне могла прийти и Элизабет.

«Кому захочется все это выслушивать?»

Говорила ли она когда-нибудь о том, что может быть полезна ему в этом плане? Кейт сомневалась. Но прежде она как-то и не задумывалась об этом и полагала, что если люди хотят поговорить, то просто говорят. Между выражением участия и вторжением в личную жизнь проходит очень тонкая линия. Но тут ей в голову пришла другая мысль. Возможно, дело здесь еще и в лени. С подругой можно было бы постараться. Она встала и прошла к раковине, чтобы помочь унести тарелки.

– Эти дневники твоей подруги… – начал Макс. – Объясни-ка еще раз, как случилось, что они оказались у тебя?

– Она упомянула об этом в завещании. Хотела, чтобы, если с ней что-то случится, я решила, как с ними поступить.

– То есть назначила попечителя. Занятно. – Он извлек из верхнего шкафчика стопку мисок. – Так ты взломала тот сундучок?

– Да. – Кейт поерзала на стуле, вспоминая, как выглядела висевшая на сломанных петлях крышка.

– И? Доводилось идеальной матери наставлять рога верному мужу? – с неприятной усмешкой спросил Макс.

Кейт нахмурилась.

– Не будь пошляком. Не так все просто. Кое-что из того, о чем она писала, могло бы не понравиться ее родным и изменить их мнение о ней.

Он не произнес ни слова, собирая воедино части огромного промышленного миксера. Какое-то время они оба молчали.

– Знаешь, не хочу показаться бесчувственным, но такова жизнь, – сказал Макс, протирая стенку прибора. – Если это изменит их мнение о ней и им придется как-то скорректировать свое представление о том, какой была их семья, – что ж, такова жизнь. – Он с несколько излишним усилием задвинул на место чашу миксера. – Ты же не хочешь оказаться в самой гуще всего этого? Решая, что им следует знать, а что – нет. Да и зачем тебе это?

Справедливый вопрос. История Элизабет, там, где она перекрещивалась с историей Дейва, имела отношение и к нему тоже. И если она добавила ему озлобленности и убавила доверчивости, – что ж, значит, так тому и быть. Значит, таковы составляющие его истории.

– Это сильная штука, Макс, чтение чьей-то жизни изнутри. В начале она – один человек, а в конце – уже совершенно другой. Сделалась той матерью, которой всегда хотела быть. Почти образцовой. И согласны мы с этим или нет, меня не покидает ощущение, что никто ее за это не похвалит. Судить ее будут лишь по некоторым делам и мыслям, а о том, какой замечательной матерью она была на самом деле, никто и не вспомнит.