Книга Эммануэль. Антидева - Эммануэль Арсан

Анна Мария расслабляется, улыбается подруге:

– Есть ли иное пространство для крыльев, помимо неба? Иная бесконечность, достойная мечты, помимо вечной жизни?

– Я не верю в Бога, – говорит Эммануэль. – Но если Он существует, Он должен гордиться моей отвагой.

Машина поворачивает, покидая соленую равнину, и поднимается между двумя латеритовыми[50]холмами. Из окон видно море и слепящее жестокое солнце.

– Вечность, – говорит Эммануэль, – заключена в телах тех, кто занимается любовью. Но эта вечность ненадежна, над ней висит угроза: как только ласки заканчиваются, вечность потеряна. Зато, если ласки возобновить, обновится и вечность.

Анна Мария вновь кажется встревоженной.

– Жан, вы тоже считаете, что эротизм одержал верх над любовью, и теперь надо верить в нового Бога?

– Не знаю, – говорит Жан. – Могу сказать только одно: нет ничего прекраснее красивой девушки. Я лучше буду восторгаться ее грацией, чем отпускать ей грехи или думать о чем-то вроде Святой Троицы. В этом смысле не рассчитывайте на меня: я о богах не думаю и знать ничего не хочу. Для меня эротизм целиком и полностью заключен в Эммануэль. Эротизм и есть сама Эммануэль. А значит, это мой эротизм, моя эротика. Если бы Эммануэль перестала быть эротичной, эротизм в моих глазах потерял бы своего автора, смысл и содержание. И никакой Бог, никакая женщина не заменили бы Эммануэль.

– Не заменили бы? – удивляется Анна Мария. – Но, лишившись эротизма, Эммануэль оставалась бы вашей женой!

– Нет, – возражает Эммануэль. – Не оставалась бы.

– Я вас не понимаю – ни одного, ни другого, – вздыхает Анна Мария.

– Я бы даже перестала быть женщиной. Я стала бы посмертной маской, мумией. Жан, знавший меня живой, по-вашему, должен был бы забальзамировать меня и по-прежнему держать в своей постели? Если бы я лишилась эротизма, Жан бы из-за меня лишился всего: радости любви, любви ко мне. И поскольку нельзя заново построить жизнь на обломках преданной поэзии, Жан утратил бы желание жить.

– Значит, для вас альтернативы не существует? Либо эротизм, либо смерть?

– Все стоят перед этим выбором: характер или смерть. Бывают, конечно, и живые мертвецы, ожидающие рая. Если однажды ты поймешь, что мы стали такими: что любовь к любви опустошила нас; что мнение посторонних, чепуха, мишура интересуют меня больше, чем желания мужчин; что я сажусь на стул и не показываю при этом ножки; что я ношу длинные юбки и закрытые блузки, волнуясь о своей репутации в приличном обществе; что я натягиваю на себя одежду, стоит только кому-то постучаться в дверь; что я соглашаюсь поужинать с мужчиной, который не собирается заняться со мной любовью; что я пью чай с девушкой, не намереваясь ее раздеть; что я могу прожить день, не мастурбируя; что я позволяю говорить о своем теле тем, кто не ласкал и никогда не будет его ласкать… Если ты увидишь, что мы стали живыми трупами, марионетками, которые лишь имитируют жизнь, отвернись, избавь нас от стыда и знай, что Эммануэль и Жан, которые практически осуществили свою мечту, потерпели крах.

Несмотря на то что Эммануэль говорит как будто шутя, Анна Мария чувствует в ее словах такой искренний страх, что холодок пробегает по коже. А солнце палит нещадно. Выдержав довольно длительную паузу, Анна Мария почти робко спрашивает:

– Но не устанет ли кто-то из вас раньше другого от такой принципиальности? А что будет, если ваш абсолютизм, отказ от передышек, потребность в эротизме закончатся пресыщением, ожесточением, в общем, реваншем природы? Почему, вместо зацикленности и отрицания, не выбрать более гибкий подход, не согласиться на то, чтобы эту жизнь сменила новая?

– Боюсь, что вы неправильно меня поняли, – отвечает Жан. – Вы думаете, что мы фанатики и всецело стремимся поддерживать свою сакральность и правоверность. Но мы совсем другие люди, и подобный почти религиозный пыл отнюдь нам не близок. Эммануэль всего лишь имела в виду, что движение вперед невозможно, если постоянно возвращаться назад. Множество мужчин и женщин, немного продвинувшись по дороге жизни, проводят остаток жизни, укоряя себя за содеянное, осуждая себя, пытаясь заслужить прощение, в общем, как говорится, – едят себя поедом. Мы не хотим быть такими жалкими существами. Но для того чтобы двигаться дальше, нельзя стоять на месте. Не отступать – это лишь полдела. И разумеется, мы не можем позволить себе размякнуть и решить, что достигли цели.

Жан говорил так спокойно, что Анна Мария улыбнулась ему почти понимающе.

– Наш союз сейчас у своих истоков, – продолжает он. – Чтобы выстоять, мы должны идти вперед, становиться сильнее, завоевывать новую власть и в конце концов полностью сосредоточить ее в своих руках. Мне пока не совсем ясно, что будет собой представлять эта власть. Но само стремление к ней обладает жизнетворной энергией. Мы с Эммануэль стремимся в будущее, а не жалеем о прошлом и не ностальгируем. Наша пара вступает в будущее смело, не пятясь и не оглядываясь назад.

– Наша любовь – это молодость, – восклицает Эммануэль. – Мы вместе идем в будущее и не стареем, а молодеем.

– Вы говорите так искренне, – задумчиво шепчет Анна Мария. – Кто знает, что случится в будущем? Может, вам и вправду удастся изменить реальную любовь.

– Любовь не надо изменять, – говорит Эммануэль. – Любовь надо родить.

* * *

Вдоль дороги, на фоне голубого неба показалась обрывающаяся в море скала; ее острый угол вонзался в солнечные лучи, а развернутая к дороге сторона казалась такой прозрачной, что на ней виднелись мадрепоровые кораллы и сияли гигантские голубоглазые морские ежи.

– Давайте остановимся и перекусим, – предлагает Жан.

Вооруженный часовой охранял проход в стене. Он с улыбкой посмотрел на путешественников. Внутри было так прохладно, что друзей охватила дрожь. Сначала они не могли ничего разглядеть в темноте, но потом заметили, что расщелина расширилась, и все трое оказались в огромной пещере, на которую сверху из карстового провала струился свет: огромные птицы тысячами сновали туда и обратно.

На насыпной земляной площадке расположились столики, сделанные из досок, закрепленных на камнях, и передвижная кухня, которой управлял веселый китаец. Тут и там люди, наверное, местные жители, палочками поглощали некое студенистое кушанье из небольших мисок – судя по всему, это был деликатес. Друзья устроились рядом с местными.

– Почему при входе стоит человек с оружием? – удивилась Анна Мария.

– В гроте спрятаны сокровища – птичьи гнезда, – объяснил Жан. – Они – собственность государства. К тому же птиц защищает закон. Их никто не имеет права убивать, за убийство придется отвечать головой.

– Это ласточки?

– Карликовые стрижи, неуемные и, как видите, жутко писклявые. Такую птицу еще называют салангана, а здесь – йана. Они питаются водорослями, насекомыми и планктоном.