Книга Сеул, зима 1964 года - Ким Сын Ок

Я уже стал осознавать свою связь с Хёнги: в этом мире только я мог или любить его, или помыкать им. И пока я буду рядом, он будет жить только из-за одного того, что я нахожусь рядом. Это также означало, что я не зря вернулся домой. Я покрепче сжал руку Хёнги. И немного погодя его рука осторожно ответила тем же, как это бывает у влюблённых.

Отец с матерью переживали по поводу моего возвращения гораздо больше, чем я мог предположить. Особенно отец. Вечером, в день моего приезда я встал на колени перед отцом и начал было оправдываться, и отец, опустив низко голову, негромко проговорил:

— Знаю, всё знаю…

Казалось, он, действительно, всё знал. А мать, похоже, не совсем правильно всё поняла:

— Как же тебя жизнь-то побила… — не договорив, она отвернулась и заплакала, время от времени причитая прерывающимся голосом. — Воспитать не сумела, как следует… Убить меня за это мало!..

Я хотел возразить, что это не так, не из-за денег… хотя, если глубоко задуматься, то нельзя отрицать, что в той или иной степени проблема финансов тоже сыграла не последнюю роль, однако ж, узнай мать с отцом истинную причину моего возвращения, они расстроились бы ещё больше, поэтому я решил ничего не рассказывать. И перед тем, как пойти к себе в комнату, я проговорил:

— На худой конец попробую устроиться в городскую управу.

— Ты?!

Отец деланно, будто я сказал какую-то нелепость, рассмеялся. По правде говоря, в нынешние времена такому оболтусу, как я, который, к тому же не отслужил в армии, устроиться где бы то ни было практически не светило. И если даже предположить, что мне удастся где-то найти работу, то в моём нынешнем состоянии я бы не смог продержаться там и месяца. Любимый мой отец. Я горько усмехнулся, подумав о том, что мне, как и отцу, помешанному на светло-зелёном, надо бы также на чём-нибудь свихнуться.

Мой младший брат, ученик старших классов, тоже по каким-то непонятным причинам был полон разочарования.

— Ты если и дальше будешь так учиться, то не светит тебе сеульский университет. Когда я готовился к вступительным экзаменам… — попробовал припугнуть его я, напустив побольше строгости в голосе, однако, оглянувшись на себя, осёкся на полуслове. Чего я добился своим поступлением в сеульский университет? До отрыжки надоевшие лекции, в которых говорилось о Йеринге[70], а также о таких великих личностях, как Гегель и Шопенгауэр. Они вскипели бы от негодования, если бы услышали, как все их идеи сводились к банальному выяснению кто прав, а кто нет, превращаясь в обыкновенный фарс. А вид этих напыщенных от гордости студентов, которые постигали избитые истины! Ох уж эти мне студенты государственного вуза, одетые в коричневую форму с блестящими серебристыми значками, чинно, словно седые старцы, сидящие в автобусе с кожаными сумками на коленях. Выпендроны, которые не смогут стать ни Гегелями, ни Шопенгауэрами. Стадо баранов, которые не имеют никакого понятия, откуда взялось учение Йеринга, выучивших лишь эхо его возгласа и изо всех сил пытающихся воплотить это эхо в жизнь. Но всё же они выглядели счастливыми. И я подумал — хорошо бы, чтобы младший брат тоже стал похожим на них.

— Вот поступишь, и я тебе сразу же отдам свою форму, — сказал я, хлопнув брата по плечу, в то время, как моя форменная одежда, уделанная донельзя во время попоек, уже давно была заложена в одном из питейных заведений в окрестностях университета.

Несколько дней спустя за ужином, когда речь зашла о университетской форме, мать, кивая на младшего брата, сказала:

— Он у нас светлокожий, так что коричневая форма будет ему очень к лицу.

Видя, как после этих слов брат довольно захихикал, словно девчонка, я будто бы увидел себя самого в ту пору, когда возился с кроликами, и всем своим существом пожелал, чтобы хотя бы он — мой братишка — мог вот так сидеть в автобусе, напоминая почтенного старца.

На следующий день после моего приезда полил дождь. Я взял зонт и пошёл в гости к Суёну, чахоточному распространителю порнографических открыток. Он жил в маленьком доме с соломенной крышей, в котором было две комнаты: в одной обитали его мать с сестрой, зарабатывая на жизнь шитьём, а другая — что-то вроде больничной палаты, — служила пристанищем Суёну.

Невзгоды состарили его мать, её измождённое лицо, усеянное бесчисленными морщинками, выглядело на все шестьдесят, и точно так же, совсем не по годам, очень худой и бледной была его двадцатилетняя сестра. Когда я здоровался с ними, на глаза мне непроизвольно навернулись слёзы. Похожий на скелет Суён, несмотря на свой иссушенный вид для больного выглядел очень даже жизнерадостным. В его комнате даже средь бела дня было довольно сумрачно, поэтому, чтобы почитать книжку, пришлось бы зажечь свечу. Все четыре стены были заставлены книгами, из-за чего комната была порядочно запылённой. В горшке на письменном столе рос ярко-зелёный кактус. Его пронзительный зелёный цвет резко выделялся в этой тёмной комнате. Заметив, что я разглядываю кактус, он спросил:

— Скажи, красавец?

— Да уж, выглядит величаво! — ответил я, на что Суён, смеясь, проговорил:

— Величаво, говоришь… Это ты верно подметил. Вот и твой верный слуга живёт также величественно, как эта колючка.

— Кажется, вот-вот зацветёт… — улыбаясь, подыграл я ему.

— А знаешь, на чём он так вырос? Ну, догадайся! Очень даже символичная вещь, — сказал он.

Я с подозрением взглянул на горшок, а он снова захохотал и, указывая на цветок, сказал:

— А ты копни! Повороши землю!

Я так и сделал. Пальцы нащупали несколько полусгнивших пилюль. Похоже, что под ними в земле были ещё, но я перестал рыться, подхватил одну пилюлю пальцами и поднёс к носу.

— Ну что, догадался? — спросил он, всё так же улыбаясь.

Я повернулся к нему с немым вопросом, а он, сцепив руки на затылке, повалился на одеяло, расстеленное на полу, и сказал:

— Это секонал[71]. Он-то и вскармливает кактус. Неплохо, да?

— Да уж… здорово придумал.

Я закинул полусгнившие пилюли обратно в горшок и уселся рядом с Суёном.

— Отодвинься от меня, а то тоже туберкулёзником станешь… — промолвил он, пытаясь отпихнуть меня от себя, но я и не думал отодвигаться и, сидя на прежнем месте, стал оглядывать комнату. В дальнем углу свешивались черные шторы. Уже предполагая, что там, я кивнул в ту сторону:

— Это оно и есть?

Прекрасно понимая, о чём я говорю, он всё же переспросил:

— Что?

Видя, как он ухмыляется, я понял, что мои догадки верны, и там за шторкой размещается фотооборудование для производства порно-открыток. Я подошёл и, отдёрнув занавеску, обнаружил там простенький печатный станок, бутылки с химикатами и мензурки с проявителем.