Книга Большевики. 1917 - Антон Антонов-Овсеенко

Но здесь-то и становится очевидным главное противоречие большевистской аргументации: совершенно незачем было устраивать переворот за незначительное время до созыва Учредительного собрания, которое и было призвано разрешить, наконец, актуальные вопросы России — о власти, мире и земле. «Известия» в номере от 25 октября в редакционной публикации (редакция газеты к этому моменту ещё не была целиком большевистской) ярко обрисовали суть происшедшего: «По-видимому, всякие убеждения уже бесплодны, и большевистское восстание, против которого мы всё время предостерегали как против ужасного для страны испытания, организуется и начинается. За три недели до выборов в Учредительное собрание, за несколько дней до съезда Советов большевики приняли решение произвести новый переворот».

Почему это произошло, как удалось большевикам совершить в октябре то, что не удалось им в июле? Ответы на эти вопросы, более чем убедительные, находятся в двух письмах Ленина, направленных им в большевистский ЦК из подполья, в котором он продолжал скрываться до самого Октября из-за угрозы ареста. Напомним те строки из ленинского письма в ЦК «Марксизм и восстание», где говорится о том, что в июле не было ещё объективных условий для победы: «Не было ещё за нами класса, являющегося авангардом революции. Не было ещё большинства у нас среди рабочих и солдат столиц».

Однако в течение июля — сентября 1917 г. во всей стране и в столице изменилось многое: большевиков успели ошельмовать и посадить, кого успели — арестовать и заключить в «Кресты», а затем, за недоказанностью обвинений, отпустить. Затем те же большевики своими силами, при попустительстве Керенского, отстояли Петроград от Корнилова. Наконец, к сентябрю сторонники Ленина завоевали большинство в Петросовете. Кроме того, Ленин, кажется, хорошо усвоил именно те уроки марксизма, в которых говорится о восстании как об искусстве, и теперь воплощал эти советы классиков на практике противостояния с Временным правительством в Петрограде. «Маркс самым определённым, точным и непререкаемым образом высказался на этот счёт, назвав восстание именно искусством, — обращал внимание соратников Ленин в письме „Марксизм и восстание“, — сказав, что к восстанию надо относиться как к искусству, что надо завоевать первый успех и от успеха идти к успеху, не прекращая наступления на врага, пользуясь его растерянностью и т. д., и т. д. / Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это во-первых. Восстание должно опираться на революционный подъём народа. Это во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный пункт в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых половинчатых нерешительных друзей революции. Это в-третьих»[120].

Именно так и призывал поступать Ленин своих товарищей по партии в сентябре 1917 г., и был прав, за исключением, пожалуй, того пункта, где говорилось о «заговоре». Строго говоря, Ленин выдавал желаемое за действительное, когда в том же письме утверждал, будто с некоторых пор за большевиками оказалось «большинство народа, ибо уход Чернова[121]есть далеко не единственный, но виднейший, нагляднейший признак того, что крестьянство от блока эсеров (и от самих эсеров) земли не получит. А в этом гвоздь общенародного характера революции» (курсив Ленина).

Крестьянство, может, от эсеров земли и не получило бы, но оно точно не получило её от большевиков, и крестьянство ни тогда, ни длительное время после Октября не было на стороне большевиков, как показал опыт крестьянских восстаний в постоктябрьский период истории. Даже и с учётом численности своей партии, подошедшей вплотную к уровню в четверть миллиона, большевики не могли претендовать на «большинство» народа. И Ленин это прекрасно понимал и ни от кого не скрывал, пусть и противореча сам себе, когда писал в другом своем письме в ЦК «Большевики должны взять власть!»: «Ждать „формального“ большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждёт. И Керенский с Ко не ждут, а готовят сдачу Питера. Именно жалкие колебания „Демократического совещания“ должны взорвать и взорвут терпение рабочих Питера и Москвы! История не простит нам, если мы не возьмём власть теперь»[122].

Но даже при отсутствии «формального» большинства в целом у народа Ленин располагал неоспоримым аргументом, обеспечивавшим легитимность его притязаний на власть: к сентябрю его сторонники, напомним, обладали неформальным большинством в Петроградском совете. И Ленин был ещё более прав в своей тактике захвата власти, когда перенёс буквально на петроградскую почву образца 1917 г. марксистские постулаты об использовании моментов наивысшего «революционного подъёма»: он очень точно почувствовал момент, когда у противостоявших большевикам партий не оставалось уже аргументов, кроме необходимости ожидать Учредительного собрания, созыв которого явно кем-то старательно затягивался. Ленин, даже и будучи в подполье, сумел воспользоваться этим положением, когда настраивал свой большевистский штаб на то, что «Учредительного собрания „ждать“ нельзя, ибо той же отдачей Питера Керенский и К° всегда могут сорвать его. Только наша партия, взяв власть, может обеспечить созыв Учредительного собрания и, взяв власть, она обвинит другие партии в оттяжке и докажет обвинение»[123].

Во имя торжества диктатуры пролетариата Ленин фактически настаивал на циничном использовании удобного момента для захвата власти. Он опасался в том числе и того, что воюющие державы могут неожиданно заключить мир, и тогда один из главных лозунгов большевиков — «Мир — народам!» потеряет свою актуальность, и поэтому писал своим товарищам из подполья: «Сепаратному миру между английскими и немецкими империалистами помешать должно и можно, только действуя быстро». Не мир нужен был в действительности Ленину и большевикам, а власть.

Но ведь бесконечно прав был Ленин в том, что и Керенского меньше всего волновали судьбы народа, что и Керенский так же цинично был готов использовать ситуацию на фронтах для срыва Учредительного собрания и укрепления, таким образом, своей личной власти. Оказывается, всё просто: все хотели власти, но не все могли её удержать. Большевики, будучи прекрасно организованными, вооружёнными популярной идеологией и связанными партийной дисциплиной, в этой схватке оказались сильнее. По Бердяеву, «большевизм воспользовался всем для своего торжества. Он воспользовался бессилием либерально-демократической власти, негодностью её символики для скрепления взбунтовавшейся массы. Он воспользовался объективной невозможностью дальше вести войну, пафос которой был безнадёжно утерян, нежеланием солдат продолжать войну… Он воспользовался неустроенностью и недовольством крестьян… Он воспользовался русскими традициями управления сверху и, вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, более схожую со старым царизмом»[124].