Книга Война солдата-зенитчика. От студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941-1942 - Юрий Владимиров

Сразу можно было догадаться, что пленный является рядовым. Часовые сказали, что его взяли в плен сегодня утром в том самом лесу, где я вчера с товарищами побывал. Якобы он сидел более суток на дереве, а потом слез с него, пытался выйти к своим и при этом был пойман с рацией и автоматом в руках.

Многие присутствовавшие громко кричали на пленного, грозились его прикончить, но часовые не давали им это сделать. Особенно отличился пожилой сержант-водитель ремонтировавшегося танка, попытавшийся даже взобраться на грузовик. Он возмущался тем, что его семья в Смоленской области, оккупированной врагом, теперь вынуждена терпеть великие муки, так как «немецкие изверги-фашисты издеваются над ней и держат ее в голоде. А может быть, семьи уже нет и в живых».

Однако не все были так агрессивны к пленному, как этот смолянин. Они пытались, даже совсем не зная немецкого языка, вступить с ним в разговор и задавать ему вопросы. Но тот, как мне тогда казалось, мелко дрожал от страха перед окружавшими его чужими людьми, молчал и бросал на всех беспокойные и умоляющие взгляды.

Мне удалось протиснуться близко к грузовику и громко задать пленному по-немецки первый пришедший в голову простенький вопрос одним словом: «Infanterie?» («Пехота?») И тут все окружавшие автомашину лица вдруг затихли, удивились моему произнесенному немецкому слову и стали ждать ответа от немца. «Nein, nein. Funker» («Нет, нет. Радист»), – произнес тот, почувствовав какую-то надежду. Я перевел сказанное пленным на русский язык и вызвал тем у всех повышенный интерес к этому человеку. «Значит, он был разведчиком и по рации сообщал своим о наших передвижениях и силах», – сказал кто-то.

После ответа на мой вопрос немец сам задал мне вопрос о том, что его ожидает, и, не дождавшись ответа, начал говорить и говорить. А я, до сих пор фактически еще никогда не слышавший живой и быстрой немецкой речи, не мог многого уловить и понять. Тогда я подумал, что, может быть, немец сам расскажет по-русски о том, что он хочет, если воспользуется моим немецко-русским словарем. И поэтому сказал ему: «Ich habe Deutsch-Russisches Wörterbuch, sagen Sie mit ihm russisch, was Sie wollen» («У меня есть немецко-русский словарь, скажите с ним по-русски, что вы хотите»). Затем протянул немцу свой словарь. Но тот лишь замахал руками, дав понять, что не хочет брать эту мою книжечку. Одновременно он ответил: «Kann nicht, kann nicht» («Не могу, не могу»). И лишь после этого я сообразил, что поступаю неверно, считая собеседника таким же достаточно образованным человеком, как я сам, а ведь он, наверное, даже не был знаком с русским алфавитом. У меня возникла большая жалость к пленному.

Дальнейшее мое и других лиц пребывание возле немца прекратилось совершенно неожиданно: на небе снова появилось звено вражеских пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков, из-за чего вся собравшаяся толпа моментально разбежалась кто куда. Лишь двое часовых с охраняемым ими пленным остались по-прежнему сидеть в кузове грузовика совсем беззащитными. А я быстро прибежал к Чижу и сразу помог ему открыть из пулемета огонь по целям. Конечно, начали стрелять одновременно и обе пушки, которыми в этот момент командовали непосредственно командиры огневых взводов Кирпичев и Алексеенко. Рядом с ними периодически находились также командир батареи Сахаров и комиссар Воробьев.

На этот раз, по-видимому, немецкие пилоты были сильно озлоблены на батарею за то, что накануне ею был сбит один их самолет. Они начали атаку прямо на нас и, как мне показалось, непосредственно на наш пулемет. При этом, не долетев до нас не менее чем метров триста, головной штурмовик резко изменил горизонтальное направление своего полета на наклонное к земле и, спикировав на цель со страшным воем сирены, сбросил из-под крыла прицепленные к нему снизу бомбы. (Кстати, мы все хорошо знали, что если бомбардировщик сбросит бомбу, находясь прямо перпендикулярно над нами, то эта бомба упадет не на нас, а где-то впереди в соответствии со скоростью полета самолета.) Все номера пулеметного расчета сразу это хорошо увидели и, отлично зная, чем это грозит, немедленно попытались спрыгнуть с кузова грузовика.

Я тут же взял в руку свою маленькую саперную лопату без чехла, которой утром копал защитный окоп, и вылетел с нею за левый борт кузова. Затем двумя-тремя прыжками очутился у того окопа и плюхнулся в него. А два товарища спрыгнули одновременно со мной за противоположный борт и укрылись в другом – правом – окопе. Однако, как стало известно чуть позже, лишь на мгновение запоздали вовремя покинуть грузовик и скрыться в окопах Чиж и мальчик Леня. (Шофера в кабине машины тогда не было.)

И как раз в тот момент, когда я растянулся в окопе, специально широко раскрыв рот, чтобы от возможных сильных ударов звуковой волны не лопнули в ушах барабанные перепонки, раздались один за другим взрывы двух небольших бомб. После них у меня все же раздался сильный звон в ушах, я совершенно оглох. Все заволокло пылью. Падали комья развороченной земли, камушки, частицы песка, куски дерева от разбитого кузова машины и деревянных ящиков с патронными лентами, поднятые взрывами в воздух металлические части разбитого пулемета, стреляные гильзы и даже отдельные пули с лент. Некоторые из них упали и в окоп, но, к счастью, меня не задели.

Вдруг резко потянуло запахом бензина, вытекшего, вероятно, из изуродованной кабины грузовика. Тут же пришла в голову мысль, что этот бензин может сразу вспыхнуть, вызвать страшный пожар и даже взорваться. Я мог оказаться в пламени пожара или очаге возможного третьего взрыва, и на этот раз – бензина. Надо было немедленно избежать этого и, кроме того, защитить себя от осколков бомб и пуль при повторных атаках самолетов. Поэтому я быстро вылез из окопа и побежал как можно дальше от грузовика вверх по оврагу. Затем остановился и залег на его дне спиной кверху.

Взрыва около разбитого грузовика с пулеметом я не слышал (оказалось, его и не было). Повернув голову вверх, увидел, что самолеты, по которым продолжали стрелять очередями оба наших орудия, развернулись и опять начинают пикировать на пушки, автомашины и танки. Было ясно, что вот-вот они снова сбросят бомбы на все эти объекты и дадут пулеметные очереди по людям. И тут почему-то на миг мне вспомнился однокурсник по Институту стали Лева Гробман, который прошлым летом на трудовом фронте прикрывал при воздушных налетах свою голову металлической частью лопаты. Я автоматически поступил так же, как он.

Внезапно рядом со мной очутился прибежавший откуда-то старшина Ермаков. Он несколько раз открыл и закрыл рот и, по-видимому, что-то сказал, но я ничего не слышал. Как только он тоже улегся возле меня, сразу метрах в сорока упала сзади нас в овраг и взорвалась бомба. Сверху посыпались осколки и другие мелкие тела. И тут неожиданно я почувствовал на правой стороне спины в нескольких местах резкие, но не очень сильные боли, напоминавшие уколы тонкими иглами. Я дальше не стал обращать внимания на эти ранки и появившиеся на нижней рубашке красно-бурые пятна запекшейся крови. Оказалось, что боли в спине были следствием проникновения в тело очень мелких осколков и других твердых частиц, поднятых с земли взрывом. Они прошли через гимнастерку и нательное белье так, что на них образовались лишь небольшие и почти незаметные с беглого взгляда дырки. Впоследствии места нахождения в спине твердых частиц сначала распухли, а потом пришли в нормальное состояние, но начали сильно чесаться. Две-три частицы примерно через полгода вышли из спины сами, а остальные выковыряли товарищи булавкой и иглой.