Книга Живу тобой одной - Стефани Блейк

Хэм чувствовал, что силы его на исходе. Пот ручьями лил по лицу и телу, падая дождем на белую неподвижную спину Ната. Никакой реакции на неимоверные усилия. Никаких признаков жизни.

– Брюс, придется тебе сменить меня на время, иначе я свалюсь. – Голос его звучал едва слышно от изнеможения.

– Дай, я.

Келли уперлась руками в грудь Хэма, мягко оттолкнула его.

– Келли, ты не понимаешь, что делаешь. – Однако он совсем обессилел, чтобы протестовать по-настоящему. Опустился на траву и лишь молча наблюдал за ней.

– Он моя любовь. И если ему суждено умереть, пусть умрет у меня на руках.

Она перевернула мальчика на спину, взяла на руки, прижала к себе.

Брюс сделал движение, собираясь вмешаться, но отступил. Ее окружала аура, подобно мистической стене, которая не давала приблизиться.

Дева Мария, прижимающая к себе мертвого сына… Безмятежное спокойствие, скрывающееся под маской безутешного горя…

Не обращая внимания ни на Хэма, ни на Брюса, она зашептала мальчику:

– Я вдохну в тебя жизнь, Натаниэль. Своим дыханием, своей любовью вдохну в тебя жизнь.

Она нежно прижала рот к его губам, вдохнула теплый воздух в его легкие. Грудь мальчика приподнялась, затем опустилась – в тот момент, когда Келли набирала воздуха в свои легкие. Снова приподнялась. И еще раз, и еще, и еще…

Хэм и Брюс, онемев от благоговейного ужаса, наблюдали за ними. У Хэма зашевелились на голове волосы. Он заметил, как дрогнули бледные веки мальчика, как судорога прошла по его телу, как зашевелились синие губы.

– Мама…

Нет, это, наверное, плод его воображения. Хэм с усилием приподнялся, на коленях подполз к мальчику, наклонился над ним. Нет, не померещилось. Темные глаза медленно открылись. Его глаза… Он видел в них себя, как в зеркале.

– Хэм…

Эти звуки показались Хэму более прекрасными, чем вся поэзия Шекспира.

– Нат! О Боже! Благодарю тебя, Господи!

Он обнял мальчика, обнял его мать. Щека его касалась щеки Келли. Слезы их смешались. Сын лежал в теплом коконе их соединившихся тел.

– Мама… Хэм… Почему вы плачете? – Приглушенный голос мальчика нарушил очарование минуты.

Хэм разжал руки, отодвинулся с осторожностью взрывника в каменоломне, только что заложившего взрывчатку в скалу. Достаточно малейшей искры, чтобы вызвать непредсказуемые бедствия.

– Мы плачем от счастья, моя радость, – пробормотала Келли.

Она целовала сына в глаза, губы, нос, гладила его мокрые волосы, прижимала его, холодного и дрожащего, к своему разгоряченному, как в лихорадке, телу. И все время приговаривала что-то успокаивающее, ласковое, бессмысленное для всех остальных, но обращенное к его сердцу, к душе. Мальчик зарылся лицом ей в грудь. Его напряженное трепещущее тело затихло и расслабилось.

– Я устал, – вздохнул он. – Хочу в кровать, к своему медвежонку.

– Как раз туда я и собираюсь тебя отнести, мой сладкий. Ты как следует поспишь, а когда проснешься, будешь как новенький.

Он поднял голову. Огляделся.

– А где Хэм? Я хочу, чтобы он тоже пошел с нами в Уитли.

Хэм шел по пляжу. Его силуэт быстро удалялся, темный на фоне белого песка, привезенного когда-то Карлом Мейджорсом на баржах с южного берега Лонг-Айленда.

Год 1927-й оказался знаменательным для Келли: в этом году завершилось строительство ее моста. Двадцать третьего октября состоялась церемония открытия, на которую прибыли официальные лица из Олбани во главе с сенатором Уэйном Гаррисоном, В числе высокопоставленных гостей приехал президент железнодорожной компании «Делавэр – Гудзон» некто Франклин Делано Рузвельт. Когда перерезали ленточку, его поддерживали два помощника. Келли не могла не заметить, что он мучается от сильной боли. После окончания церемонии его отнесли к лимузину. Келли, Брюс и Натаниэль поехали в лимузине сенатора Гаррисона. Ему первому предоставили право пересечь Гудзон по новому мосту от Найтсвилла. Они ехали в открытой машине. День выдался ветреный. Мужчины придерживали свои шляпы, а волосы Келли развевались на ветру, отливая на солнце, как золотое знамя. Натаниэль все-таки потерял шапку. Все весело смеялись, глядя, как она перелетела через перила моста и теперь носилась над рекой, как птица, так и не коснувшись воды.

– Кто был тот калека? – спросила Келли Гаррисона.

– Вы имеете в виду Франклина Рузвельта? Он юрист из Гайд-парка.[13]Его пригласили потому, что в компании «Делавэр – Гудзон» он считается важной персоной…

– Как же я сразу его не узнала! Я видела его фотографии в газетах.

– Он занимается политикой. Правда, не очень успешно. При Уилсоне был помощником министра военно-морского флота. Кокс выбрал его в качестве партнера во время президентской избирательной кампании тысяча девятьсот двадцатого года. Гардинг тогда их наголову разгромил. Ходят слухи, что в будущем году он выставит свою кандидатуру на пост губернатора штата, если Эл Смит решит участвовать в президентских выборах.

Брюс покачал головой.

– Бедняга… Кому нужен губернатор-калека?

Келли не согласилась.

– Вспомни Ричарда Третьего: урод, калека, он тем не менее покорил всю Англию, хотя все козыри, казалось, были у его врагов. В умах и сердцах многих калек горит огонь, мощный, как само солнце. То, чего не хватает их телу, они восполняют другим. У этого Рузвельта есть что-то такое… в лице, в глазах, выражающих страдание.

Сенатор Гаррисон со смехом похлопал ее по руке.

– Келли, дорогая! Ради республиканской партии будем надеяться, что ваши политические суждения уступают вашей интуиции в том, что касается рынка ценных бумаг.

– Посмотрим. – Келли повернулась к Брюсу. – Кстати, о ценных бумагах. Я думаю, нам стоит купить еще акций компании «Дуглас эркрафт». Я читала, что правительство предоставило кому-то право основать коммерческую авиалинию.

– Надеюсь, их первые рейсы будут проходить между Олбани и Вашингтоном, – заявил Гаррисон. – Я летаю по этому маршруту, по крайней мере, раз в неделю, а частные пилоты берут страшно дорого.

Брюс категорически отмел идею коммерческой авиации:

– Такое же сумасбродство, как чарльстон! Да к тому же еще и опасное. Я удивляюсь вам, Уэйн. Вы законодатель с большим опытом. Как вы можете рисковать жизнью в этих корзинках из-под яиц?

– Мы, бедные смертные, Брюс, нередко рискуем большим, чем сама жизнь, ради амбиций, гораздо более сомнительных, чем перелеты по воздуху. – Сенатор украдкой бросил взгляд на Келли. – Что скажете, дорогая леди?