Книга Пани колдунья - Лариса Шкатула

— Нам удалось победить смерть?

— Лучше сказать, раскрыть некоторые секреты жизни.

Значит, далекую прабабку звали Анастасией? И то, что она делает, — таинство? Вон какой изумленной… да что там, восторженной, как при виде чуда, выглядит ее помощница.

…Воспаленная рваная рана на боку мужчины. Его хриплое дыхание. Наверняка у него жар. Лизе даже странно было, что она понимает так отчетливо задачу, которая стоит перед молодой целительницей.

Она даже подумала, что та возьмет сейчас острый нож, который держит в руке ее помощница, чтобы разрезать рану. Но нет, целительница сделала это одними руками. Причем… не прикасаясь к ране! Действительно, чудо!

Но каких усилий ей стоило лечение. Лоб Анастасии покрыт испариной. Кажется, она держится на ногах лишь усилием воли. А между тем руки ее продолжали нелегкую работу. Удаляли из раны нагноение, и ее помощница лишь успевала менять тампоны.

Анастасия, опять же не прикасаясь к раненому, сдвинула вместе края поврежденной кожи, и рана на глазах, под невидимым воздействием ее пальцев, стала затягиваться.

Последнее, что Лиза увидела, — молодая целительница потеряла сознание. Неужели лекарский дар Астаховых так тяжел в применении?

— Это всего лишь неумение им пользоваться, — сказал голос. — В будущем она научилась тратить лишь столько силы, сколько надо, а не выплескивать ее наружу, как воду из кувшина…

Лиза проснулась с чувством облегчения. Впервые с тех пор, как она жила в замке Поплавских, пробуждение не тяготило ее ожиданием неприятностей. Она сунула руку под подушку и нащупала письмо отца…

Интересно, как оно ей досталось. Разговор за столом в присутствии Василисы супруги вели нейтральный: обо всем на свете и ни о чем в частности. Так, обычный светский обед с тостами за здоровье княгини. Между тем все трое догадывались, что такой совместный обед, скорее всего, последний.

Станислав предложил руку Лизе, когда она выходила из-за стола, проводил ее до дверей комнаты — она хотела переодеться — и спросил вроде невзначай:

— Ты ни о чем не хочешь меня попросить?

— Дай мне письмо отца, — сказала Лиза, впрочем, не очень надеясь, что ее просьбу муж выполнит. — Хотя бы одно, последнее.

Он не только не удивился просьбе жены, но как будто ждал ее. Сунул руку в карман сюртука и протянул ей письмо.

Если бы отношения между ними не были такими натянутыми, Лиза бросилась бы на шею Станиславу и расцеловала его, а так она всего лишь произнесла:

— Спасибо. Если не возражаешь, я пойду к себе и прочту письмо.

Отцовское послание, против ожидания, оказалось невскрытым. То, что Станислав его не отдавал, очевидно, было лишь черточкой в его плане сделать жизнь Лизы рядом с ним адом.

Отец писал:

«Рим, 8 сентября 1848 г.

Дорогая доченька!

Не знаю, получаешь ли ты мои письма, но я продолжаю стучать в дверь, которая упорно не желает открыться.

Ультиматум твоего мужа я принял — ни при каких обстоятельствах не пытаться с тобой увидеться, если я не хочу сделать жизнь своей дочери в Польше невыносимой.

Как говорил кто-то из мудрецов, никогда не давай зароков! Вот я живу в Италии, а вовсе не в России, как собирался, вместе с кем бы ты думала ? С твоей матушкой, дитя мое! Я нашел ее в ужасной пишете, одинокую, всеми позабытую, и простил. Что поделаешь, человек слаб. Не судите, да не судимы будете…

Теперь у нас с нею небольшой, но очень красивый домик недалеко от Piazza del Spania, там, где ты так любила гулять.

Половина доходов Отрады управляющий высылает мне в Рим, а половину Николеньке в Петербург. К слову сказать, мы с твоей матушкой тратим не очень много у нас всего одна горничная и кухарка.

Мы теперь часто ходим в церковь — маменька твоя говорит, что ее грех перед нами всеми не замолить, и потому часто подолгу молится, что меня, признаться, расстраивает. Не потому, что я безбожник какой, а потому, что после этих долгих молитв она чувствует себя совсем разбитой все же мы уже не молоды.

Ангел мой, я так и не получил от тебя ни одного письма, кроме того, первого, из тех, что пишутся, когда за спиной кто-то стоит, но сердце мое неспокойно, и я часто вижу ваш замок — серый на фоне серых же скал, тебя с грустными глазами и рядом какую-то женщину, видимо, твою экономку, которая тебя по-настоящему любит, так что хоть это меня успокаивает.

Если все-таки напишешь мне письмо, черкни пару строк матушке, она будет очень рада.

Пишу коротко, хотя ежели мы у видимся, так и не враз наговоримся, столько всего я мог бы тебе сказать, дорогое мое дитя!

Целую тебя крепко.

Любящий отец Н.Н. Астахов».

Письмо и вправду было непривычно коротким.

Отец мог и любил писать подробные, интересные письма, но Лизе даже эти несколько строк, написанные его рукой, казались неизмеримо ценными. Словно, как в детстве, ее погладила по голове любящая отцовская рука.

— Папа, папенька, — прошептала Лиза и некоторое время плакала над его письмом, а потом не заметила, как заснула. Проснулась от робкого стука Марыли, которая пришла раздеть ее перед сном.

— Не рано ли ты поднялась, голубушка, — строго сказала ей Лиза. — У тебя были такие тяжелые роды, а ты, я глядела, по двору легкой серной скачешь. Побереглась бы, да и малышка, наверное, по ночам спать не дает?

Марыля в ответ на увещевания княгини тотчас просияла лицом и опять попыталась поцеловать Лизе руку.

— Как же мне не скакать этой самой серной, — счастливо проговорила она, — ежели ваше сиятельство меня и мою малышку с того света вытащили?!

А моя Лизонька — в честь пани княгини мы ее назвали, пше прошам! — спит как медвежонок зимой. День с ночью не пугает. Просыпается, чтоб пеленки поменяли да поесть дали…

Любящая мать, казалось, готова была говорить о своем ребенке часами, но, заметив отрешенность княгини, спохватилась, пожелала Лизе спокойной ночи и выскользнула из комнаты.

Теперь молодая княгиня лежала в постели, как будто ей не предстояла впереди целая ночь, и, как сказал бы отец, сна у нее не было ни в одном глазу.

Она вдруг невольно прислушалась и услышала, как за стенкой в своей комнате ходит Станислав. «Мечется, как зверь в клетке», — отстраненно подумала она.

Лиза отчетливо увидела, как супруг, будто решившись, подошел к двери, протянул руку, но потом отдернул ее и бросился на кровать. Зарылся лицом в подушку, и она услышала его глухие рыдания.

«Я не хочу этого видеть!» — сказала себе Лиза и будто сморгнула видение. Отчего-то лицезрение мучений супруга ее не взволновало, а скорее раздосадовало.

Картина, которую она только что наблюдала, исчезла, но зато возникла другая. Станислав, идущий по улице Кракова, — она узнала эту улицу, которая в центре была широкой, а к концу, к более бедным кварталам, сужалась, и вместе с нею как бы уменьшались, съеживались дома.