Книга Иерусалим - Денис Соболев

5

В течение нескольких дней я обдумывал то, что со мною произошло в тот вечер; поначалу я даже собирался пойти к психологу, но потом все же передумал. Это не было галлюцинацией в полном смысле этого слова, болезненным видением, которое могло бы сделать желательным или даже необходимым врачебное вмешательство. Собственно говоря, ничего особенно страшного и не произошло: ночные тени и шумы города переплелись с моим воображением, и эта смесь, наложившись на переутомление и многодневное недосыпание, меня неожиданно испугала; возможно, дополнительным фактором, обострившим ситуацию, были мои размышления об этом нелепом повторяющемся лошадином сне; в любом случае, подобное нервное истощение, которое наступает на том или ином этапе в жизни почти каждого человека, еще не было причиной для паники. И все же это был, как говорится, звоночек: мне следовало изменить режим дня, заниматься спортом, больше отдыхать и больше бывать дома. Я порадовался, хотя и ретроактивно, тому, что в выходные мы все-таки выбрались на природу; если в субботу мне иногда и становилось скучно от разговоров Анютиных сослуживцев, то теперь я сообразил, что если бы я просидел все выходные у компьютера, последующий нервный срыв мог бы оказаться гораздо более серьезным, и он вряд ли бы ограничился приступом усталости и загадочными шумами. В любом случае это еще раз подтвердило то, насколько разумными являлись многие Анины идеи.

Дополнительным материалом для размышлений стал разговор с Изабеллой Борисовной, которая приходила к нам три или четыре раза в неделю повозиться с Иланкой и отпустить Анюту в город, в магазины или в гости к подругам. Обычно она уходила еще до моего прихода, но на этот раз я, избавившись от всех накопившихся рабочих долгов и исполняя принятое решение, пришел даже чуть раньше обычного, да и Аня задержалась, и мы оказались с тещей один на один. Впрочем, название «теща» ей не очень подходило: от тещи из анекдотов в ней не было почти ничего, хотя и не могу сказать, что меня она очень любила; но, с другой стороны, я же женился не на ней, а на Анюте. Аня позвонила и сказала, что задерживается в каньоне[143], и после некоторых колебаний мы сели обедать без нее.

— Кстати, Леночка только что приехала из Швейцарии, — сказала Изабелла Борисовна. — Вы же знаете, что у нее старшая дочь замужем за швейцарцем?

Леночкой называлась ее бывшая соседка по дому, где несколько лет назад они снимали квартиру, с которой Изабелла Борисовна до сих пор иногда перезванивалась.

— Она тогда ужасно радовалась, что Ирочка уехала в Швейцарию, все-таки цивилизованная европейская страна и не будет так страшно за детей. Да и после Москвы это все-таки более подходящее место.

— Ну и как ей теперь? — спросил я, так и не успев окончательно решить, про кого я спрашиваю: про «Ирочку» или про «Леночку».

— Они там живут в маленьком городке рядом с Альпами, — сказала Изабелла Борисовна. — Швейцарцы, конечно, ужасно, жутко богатые; то, что они оставляют около мусорных ящиков, у нас могли бы продавать в магазинах. Там можно обставить квартиру роскошной мебелью, просто собирая ее по улицам.

Я помнил подобные разговоры про «там» еще в России и если и удивился, то только их неизменности.

— Но, с другой стороны, Леночка говорит, что нормальному человеку там очень тяжело. Они ужасно скупые; пока Ирочка не работала, все родственники ее мужа разговаривали с ней сквозь зубы. Она думала, что едет туда для того, чтобы стать хорошей женой и хорошей матерью, а им были нужны только деньги; и только когда она наконец-то устроилась на работу, к ней стали относиться по-другому.

— Но может быть дело не в деньгах, — предположил я осторожно.

— А в чем же, — ответила Изабелла Борисовна с заметным и искренним удивлением, — и это при том, что она получила совершенно грошовую зарплату, чуть больше чем полставки, пятую или шестую часть зарплаты ее мужа, минус деньги на детский сад. И ради таких денег они готовы разрушить нормальную семейную жизнь.

— Ну, то, что я слышал от тех европейцев, которые у нас бывают, — сказал я осторожно, — это то, что они считают, что у женщины должно быть тоже какое-то дело; иначе она будет просто содержанкой.

— Да нет же, — сказала Изабелла Борисовна, без тени раздражения и с ощутимым упорством продолжая толкать разговор к какой-то ей одной видимой точке, — я же тебе сказала, она за ним официально замужем. Что же касается дела, как ты говоришь, то быть хорошей женой и хорошей матерью — это и есть настоящее дело женщины. Но возможно ты и прав, и там все действительно пропитано феминизмом, а наши женщины — слишком настоящие женщины, чтобы во всем этом жить. Они просто не ценят то, что наши женщины могли бы им дать.

Я решил, что не буду спорить дальше, и пошел наливать воду в чайник.

— Я думаю, — продолжила Изабелла Борисовна, когда я вернулся, — что мужчины просто пользуются феминизмом, когда им это удобно. Удобно не платить в кафе, удобно не уступать место в автобусе, удобно гнать на работу жену с маленьким ребенком. То, что настоящий мужчина должен в первую очередь содержать семью и обеспечивать ей достойную жизнь — наглухо забыто. Но ты, к счастью, не феминист — по крайней мере в этом Анечке очень повезло. Ведь тебе же не придет в голову отправить ее работать, пока Иланочка не подрастет?

«Ага, — подумал я, — кажется приплыли».

— Н-ну, мы это еще всерьез не обсуждали.

— А что ты про это думаешь?

— Да ничего, — сказал я, — будет день — будут песни.

Мне не хотелось ничего ей обещать; слишком часто я утешал себя тем, что когда Иланка хоть немного подрастет, Аня пойдет работать и это решит значительную часть наших проблем.

— Это хорошо, что ты пока всерьез про это не думал, — сказала Изабелла Борисовна, — а то Аня что-то говорила про то, что ей уже пора пойти работать. Ты же настоящий мужчина, ты не можешь с ней так поступить.

— Да нет-нет, что вы! — сказал я, и мы перешли на политику.

Анюта пришла довольно быстро, мы еще немного поговорили, и Изабелла Борисовна ушла. Поначалу я хотел пересказать Ане наш с ней разговор, но потом передумал; Аня довольно болезненно относилась к критике в адрес своей семьи, и пересказ мог закончиться скандалом на весь вечер. Кроме того, мне пришло в голову, что Изабелла Борисовна могла начать этот разговор с ее ведома; но, с другой стороны, Аня же сама постоянно говорила о том, что денег нам не хватает и если бы не Иланка, она бы была готова пойти работать кем угодно — хоть дворником, хоть моделью. Все это было слишком запутанно, и мне даже захотелось снова отправиться к Саше, выпить виски и поболтать; но, вспомнив его последнюю выходку, я передумал и пошел смотреть «Улицы разбитых фонарей». Аня заглянула в телевизор, поморщилась, но промолчала.

На следующий день я проснулся около пяти — безо всякой причины, но с мыслью о том, что уснуть мне снова не удастся; минут через сорок эта мысль превратилась в твердую уверенность, и я вылез из кровати. Боясь разбудить Аню и Иланку, я не стал включать душ, обтерся полотенцем и пошел завтракать. Раньше в такой час я бы вышел на балкон выкурить сигарету, но Аня не переносила дыма, и еще до свадьбы я пообещал ей бросить курить; так что дома курить было нельзя. Я попытался почитать краткое описание новой версии одной из программ, которой мы пользовались, но довольно быстро почувствовал, что в моей голове еще очень сумрачно и как-то сыро, и описание закрыл. Анюта как-то сказала мне, что я хожу такой мрачный (это была неправда, точнее, не слишком удачная фигура речи), потому что совсем перестал заниматься спортом; но бегать в такую рань мне не хотелось, так что я оставил Ане записку, где написал, что решил, по крайней мере, прогуляться по свежему воздуху, и вышел из дома. На самом деле, выходя, я еще не был полностью уверен, что и вправду собираюсь устроить себе часовую прогулку, но ничто другое мне в голову не пришло, а возвращаться было как-то нелепо, да и Анюта просыпалась обычно в дурном настроении, и я действительно отправился гулять вдоль широкой каменистой долины с рощицей на дне, отделяющей Писгат-Зеев[144]от соседнего района Неве-Яаков[145].