Книга Ночные рассказы - Питер Хег

О таком отступничестве не могло быть и речи. Полностью осознавая свою ответственность, они переехали в предоставленный им дом, и директор Королевского театра, вручая чете ключи от особняка, прекрасно чувствуя всю ситуацию, со всей искренностью заявил, что теперь на площади всё уравновешено. Конная статуя посреди сквера Кринсен в качестве центра тяжести, по одну сторону от неё — театр, на сцене которого после многолетних сомнений теперь играют глубокое недоверие к браку в пьесах Стриндберга и Ибсена, по другую сторону — супруги Ван Остен, которые демонстрируют всю несостоятельность такого недоверия, и прекрасный ансамбль площади наконец завершён.

При вручении ключей присутствовала пресса, и Георг ван Остен сообщил в своей речи, что они в последний раз участвуют в публичном мероприятии.

— С сегодняшнего дня, — сказал он, — и оставшееся нам время мы с женой будем жить друг для друга и для наших детей.

К этому отнеслись с уважением, и мир отступил, склонившись перед ними в глубоком поклоне. В качестве ответного жеста супруги сохранили один публичный ритуал. Каждый вторник по вечерам длинные белые портьеры в большой столовой на втором этаже открывались, и прохожие на площади останавливались, наблюдая, как эти замечательные люди садятся за противоположные концы большого обеденного стола. Потом портьеры задёргивали. Час спустя, в то время, когда зрители выходили из Королевского театра, портьеры опять открывали, в это время ужин уже заканчивался, и супруги всегда стояли у одного конца стола, тесно прижавшись друг к другу, и, медленно, без всякого смущения, Георг ван Остен заключал свою жену в объятия и в неторопливом и плавном танце исчезал с нею из поля зрения. Портьеры закрывались, и те, кто видел всё это, чувствовали глубокое волнение. Ритуал, свидетелями которого они становились, не казался искусственным, просто эти два человека поставили силу своих чувств на службу высокому делу.

С раннего детства дети в семействе Ван Остенов усваивали, что высшей ценностью жизни является полная искренность. В Георге и Маргрете это устремление, казалось, было доведено до совершенства. Когда вскоре после окончания Первой мировой войны созданный семьёй фонд выделил большую сумму на организацию экспедиции «Дана» для изучения условий размножения пресноводного угря, церковные круги обвинили фонд в том, что тот поддерживает, строго говоря, кощунственное стремление добиться от Господа Бога объяснения тайны творения. На это Георг ван Остен холодно возразил: «У Бога нет тайн. Тот, кому необходимо что-то скрывать, не может быть Богом».

А потом, со свойственной ему последовательностью, задумчиво добавил: «Это же, разумеется, касается и… дьявола».

Хотя сами супруги никогда бы не смогли позволить себе такого нескромного высказывания в отношении себя, но то же самое можно было сказать и о них самих. В своей сценической деятельности Маргрете была предельно искренна, и каждый год судоходная компания — в соответствии с добровольно введённым обычаем, возникшим задолго до закона об акционерных предприятиях 1919 года, — делала достоянием гласности финансовые отчёты, которые были вне всяких подозрений. То же самое касалось и их личной жизни. По бесконечным фотографиям, картинам и описаниям общественность знала дом супругов, их детей и близких. Брак их был ясным и прозрачным, и именно это поднимало его над всеми, придавая ему силу. Символы не могут быть непонятными или таинственными. Они сияют в силу своей ясности, потому что они чище окружающего их мира.

Поэтому Ясон Тофт никак не мог смириться с мыслью, что в истории рода на протяжении двухсот лет существует загадка, которая повторялась и в жизни Георга и Маргрете и для которой не находилось никакого видимого объяснения. Это была загадка, которую общественность сначала отметила, но потом великодушно забыла, потому что совершенным людям легко прощают один-единственный незначительный изъян, но изъян этот, на взгляд Ясона, страстью которого была действительность, был непонятным, притягательным дефектом преломления в таком вообще-то безупречном бриллианте. Загадка эта была связана с отношением семейства к далёкой загранице, к тому, что находилось за пределами Европы.

Первый миллион ригсдалеров Ван Остенами был заработан в XVIII веке в Королевской Датско-азиатской концессионной компании на поставках слоновой кости, индиго и чёрного дерева из датской колонии Транкебар в Бенгальском заливе. Именно благодаря этим деньгам компания стала владеть самой крупной датской торговой флотилией на Востоке. Дания времён Просвещения видела в компании Ван Остенов твёрдую руку, протянутую до самого Китая и железной хваткой державшую колонию в тропиках, в то время как другая рука компании, отдавая честь королю и нации, писала для них подробные отчёты о присущей Востоку смеси варварства и красоты, служа одновременно источником ценной информации. Именно семья Ван Остенов в 1770 году на собственные средства вооружила компактную наёмную армию и, отправив её морем в Бенгалию, заставила защищать интересы компании с такой жестокостью, которая даже по тем временам казалась исключительной. Но вместе с тем именно Ван Остены, не оглядываясь на расходы, привозили домой редкий китайский и индийский фарфор и убедили Королевскую фарфоровую фабрику начать производство сервизов со стилизованными восточными мотивами, которые для всей Европы стали символом восприятия Данией культурного достояния Востока.

В начале XIX века компания без всяких объяснений прекратила все свои дела в Индии и начала структурные преобразования, которые для окружающего мира так и остались непонятными. В результате этих превращений получилось судоходное и торговое предприятие, сохранившее определённые интересы в Вест-Индии и Северной Америке, но подчёркивавшее, что это целиком и полностью датское предприятие. Единственный комментарий к принятым мерам был дан прапрадедушкой Георга ван Остена на собрании в Торговой гильдии. Здесь его сам король озабоченно спросил, действительно ли совместимо с принципами компании о просвещённой торговле уходить с богатых индийских побережий.

Тут лицо Ван Остена стало замкнутым, и он повернулся вполоборота.

— Поверьте мне, Ваше Величество, — сказал он тихо, — свет, исходящий от этих берегов, исключительно бенгальский.

С этих времён семейство обратилось внутрь страны, прочно укрепившись во всём датском, словно обнаружив вдруг, что высокие идеалы можно сохранить, только если повернуться спиной ко всему чужому. Из их домов исчезли все следы Востока. Представители рода обставляли свои жилища с простотой классицизма XVIII века, но с тех пор Греция стала для них их ultima mundi.[52]

Ван Остенам удалось в некоторой степени затормозить в Дании тот интерес к Востоку, который распространялся по Европе в XIX веке. Семья выступила против перевода на датский «Тысячи и одной ночи», она не показывалась на постановке «Аладдина» Эленшлегера или на знаменитом спектакле в «Театре Казино» «Калиф в сказке». Она воспрепятствовала публикациям консервативной прессы об экзотическом романе французского писателя Гюстава Флобера «Саламбо» и о постановке оперы Моцарта «Похищение из сераля», и она указала на дверь доведённому до слёз X. К. Андерсену, когда тот на одном из званых семейных вечеров в ответ на просьбу что-нибудь почитать прочитал первые строки своей сказки «Соловей». Никогда с тех пор фонд компании не финансировал ни одной выставки восточных предметов искусства и книг о Востоке или поездок на Восток, и никогда ни одна женщина в семье не выступала ни в какой роли, как-либо связаной с иностранными культурами, и не принимала участия ни в одном подобном мероприятии.