Книга Скользящие в рай - Дмитрий Поляков

Оба встали и попрощались. В дверях Феликс окликнул Месяцева:

– И передайте привет Евгению Никаноровичу. Он был у меня давеча, да я не смог с ним попрощаться. Надеюсь, он всем доволен. И еще передайте, уважаемый Олег Вадимович, что план, безусловно, хорош. Да, хорош. С одной лишь оговоркой: толпа непредсказуема. Реальная политика, как правило, игнорирует психологию масс. И дорого за это платит. Эпоха маркузианства давно прошла. Это вам не гормональный бунт обкурившейся молодежи, которой хочется чего-то такого, а такого, которое есть, чего-то не хочется. Тут дело серьезное. Вы допустили возникновение и сплоченность протестующих толп. Берегитесь. Толпа может действовать вразрез с вашими планами.

– Спасибо, – несколько растроганно сказал Месяцев, машинально поправляя на руке инкрустированные бриллиантами часы Rado. – Вы ответили на мои вопросы. Я все передам.

Когда за ним закрылась дверь, Феликс поднялся, подошел к Книге и, не скрывая усталости, сел против него.

– Конечно, вам, Федор Егорович, не нужно говорить об этом, но все-таки тех парней, которые примут участие в акции, вы, конечно, возьмите, помните – да и отпустите потом. Оставьте себе человек десять, для публичной порки, а остальных надо выпустить… Если, конечно, у них хоть что-то получится. В чем я, между нами говоря, очень сомневаюсь.

– Само собой разумеется, сделаем, – сказал Книга и, подавшись вперед, добавил: – Знаете, Феликс, я всегда относился к вам с уважением. Так вот, не терзайте себя. Не надо. Как ни крути, но кому-то надо разгребать кашу. Мне самому противны эти наши карлики. И люди, конечно, правы. Если по справедливости. Каждому хочется жить по-человечески. Но это работа, Феликс. Вот что я хотел сказать. Работа.

– Благодарю вас. – Феликс положил руку на плечо полковнику. – Только будь живы мои родители, они бы непременно топтались сейчас в этой толпе несчастных, ожидая справедливости.

– Не думайте, Феликс. Не надо. Это работа.

Книга чинно поклонился, пожал ему руку и вышел.

Феликс задумчиво прошелся вдоль книжных стеллажей, разминая пальцы наподобие пианиста перед игрой, затем остановился и стал рассматривать корешки книг. До сей поры тихо сидевший в углу молодой человек бесшумно поднялся и замер, взяв под мышку папку, которую все время держал на коленях. Блеснул черный камень на перстне, Феликс снял с полки потрепанный томик «Нравственных писем к Луцилию» Сенеки. Нацепив на нос маленькие очки в золотой оправе, Феликс подошел к креслу и, прежде чем сесть, сказал, обращаясь к молодому человеку:

– Вы все слышали. Можете ехать.

Молодой человек кивнул и, точно подхваченный ветром, проструился в дверь. Он стремительно спустился по парадной лестнице, прошел на стоянку автомобилей, сел в черный «мерседес» и, выехав за ворота, на запредельной скорости помчался в город. Свернув по кольцу на северо-запад, он влетел в скудно освещенный рабочий квартал, покрутился в разбитых кривых переулках и подкатил к невзрачному трехэтажному особняку, перед входом в который висела крошечная табличка «Фонд «Братство». Молодой человек позвонил в дверь. Через минуту на пороге возник чудовищного физического развития охранник в черном костюме, рядом с которым визитер смотрелся высокоинтеллектуальным насекомым. Охранник презрительно оглядел позднего пришельца.

– Чё те? – спросил он, сложив трудно сгибающиеся лапы в паху.

– Я к Сан Санычу, – сказал молодой человек.

– Как представить?

– Никак. Скажешь, пакет принесли. Он ждет.

Получив разрешение на вход, молодой человек взлетел на второй этаж и вошел в кабинет директора фонда «Братство». Им оказался маленький рябой мужчина без определенного возраста, сидевший за огромным, абсолютно пустым столом, сложив перед собой руки. Большинство его пальцев украшали сине-фиолетовые наколки, изображающие перстни, колючую проволоку и иную символику мест не столь отдаленных. Молодой человек молча положил перед ним папку, с которой не расставался весь вечер. Сан Саныч степенно надел очки, открыл папку и спросил сиплым басом:

– Можно чиркать?

– Нет, – жестко отрезал молодой человек, – нельзя. Можно только исполнять.

– Понятно, – сказал Сан Саныч, хмыкнул и, отодвинув папку в сторону, нажал кнопку вызова.

Объятая зыбким сиянием, в окно заваливалась круглощекая луна. Слабый ветерок привычно ворочался в тюлевых занавесках. Снаружи не долетало ни звука, отчего ход часов становился как бы выпуклым и действовал умиротворяюще. Воздух был спокоен и свеж. Все давно ушли, дом спал. В кабинете горела одна только лампа, нависающая над креслом, в котором сидел Феликс. Кресло стояло в самом центре огромного помещения. Рядом на столике медленно остывал зеленый чай в глиняной китайской чашечке. На колене у Феликса лежал раскрытый томик любимого им Сенеки. Ровная, неторопливая интонация писем римского философа, так мужественно покончившего с собой по прихоти Нерона, неизменно утешала и подбадривала. Он был как старый мудрый друг, советы которого всегда были уместны, хотя легко забывались. Страницы книги были испещрены пометками. Иногда Феликс отрывался от чтения, стараясь вспомнить, почему именно эта строчка была отмечена им когда-то. Он давно свыкся с бессонницей, принимая ее почти с благодарностью, как способ увеличения срока жизни. Сон отнимал у него всего лишь три-четыре часа в сутки. И этого ему вполне хватало.

«Сделай шаг вперед, – шепнул вдруг ему философ, – и ты поймешь, что многое не так страшно как раз потому, что больше всего пугает. Никакое зло не велико, если оно последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе». Будто что-то толкнуло его в сердце. Феликс отложил книгу и осторожным движением пальцев потер себе виски. «Никакое зло не велико, если оно последнее», – повторил мысленно. Он поднялся с кресла и подошел к распахнутому окну. Его удивила висевшая так низко луна, удивил сезанновский цвет газонов, удивила всасывающая чернота горизонта.

«Эге, – подумал Феликс, – а ведь я проиграл ему эту партию в бильярд».

12

Он упал в сон, едва присел на диван. Сон был глубокий и тяжелый. Когда, весь мокрый от пота, он проснулся, свернувшись в позе эмбриона, то помнил лишь, что ему снилось море. Кожу в уголке глаза сухо пощипывало от запекшейся слезы. Он попробовал вспомнить подробности и не смог. Тогда он представил себе голубое небо, синее море, белый песок.

Море так и сыпало солнечными искрами, словно бенгальским огнем. Небо сияло безмятежной глубиной. Песок мягко проминался под ногой, обнимая ступню. Пожалуй, было раннее утро. Берег был еще пуст, разноцветные кабинки с пляжными принадлежностями закрыты. Набегающие волны жадно пожирали сушу, покинутую за время ночного отлива. В окнах прибрежных зданий весело отражалось набирающее жар солнце. Песок еще не раскалился и приятно холодил ногу. Мысленным взором он обежал крошечный городок, его улицы, площадь, окраины, его магазинчики с вынесенным наружу товаром, набережную, просыпающиеся рестораны и узкий пляж с блуждающими жирными чайками. Еще час – и пляж оживет, воздух наполнится бойким, жизнеутверждающим городским шумом. С балконов исчезнут полотенца и купальники. Дети будут пускать воздушных змеев и плескаться на мелководье. Рестораны в предвкушении погожего дня заполнит расслабленная публика. Близ берега появится спасательная лодка, оберегающая людей от быстрого прилива. Первые яхты выйдут в море. Пройдет новый час, и станет жарко.