Книга Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Его мать стояла у алтаря, держа в руке увитый плющом жезл. Она пела гимн, ей вторил хор, ее распущенные волосы, выбиваясь из-под зеленой короны венка, струились по платью, оленьей шкуре и ослепительно белым плечам. Вот он и увидел ее. Сделал то, что не позволено людям — только богам.

В другой руке у Олимпиады была круглая пиршественная чаша для вина. Лицо ее не казалось исступленным и диким, как у других женщин, — оно сияло улыбкой. Термина из Эпира, поверенная большинства ее тайн, устремилась к алтарю в бешеном танце; Олимпиада поднесла к ее рту чашу и что-то сказала на ухо.

С громкими криками они плясали вокруг алтаря, то приближаясь к нему, то удаляясь.

Через какое-то время мать отбросила тирс и нараспев выкрикнула волшебное заклинание на старофракийском — так называли они этот никому не ведомый язык своих обрядов. Менады, последовав ее примеру, покинули алтарь и встали в круг, взявшись за руки. Олимпиада указала на одну из девушек, повелевая ей выйти. Та медленно двинулась вперед, подталкиваемая множеством рук. Александр пригляделся. Без сомнения, он знал ее.

Внезапно она поднырнула под сомкнутые руки и кинулась в сторону ущелья, охваченная конечно же вакхической яростью. Теперь он отчетливо видел ее лицо, — это была Горго. Божественное исступление, подобное страху, расширило ее глаза, судорогой свело рот. Танец прервался, несколько женщин бросились вдогонку. Все это, думал Александр, обычно для обряда.

Горго бежала изо всех сил, оставив преследовательниц далеко позади, но вдруг поскользнулась и упала. Девушка вскочила через мгновение, но ее уже схватили. Она закричала в вакхическом неистовстве. Женщины потащили ее назад; она пошла, потом ее колени подогнулись, и ее поволокли по земле. Его мать ждала, улыбаясь. Девушка легла у ее ног, без мольбы и плача, время от времени вскрикивая тонким дрожащим голоском, как заяц в пасти лисы.

Полдень миновал. Гефестион бродил по склонам, призывая Александра. Ему казалось, что прошли уже часы и часы с начала этих поисков, на самом деле — гораздо меньше. Утром он стыдился искать, не зная, на что наткнется. Только когда солнце высоко поднялось, горечь сменилась страхом.

«Александр!» — звал он. «…андр!» — снова и снова отзывались утесы над просекой. Журча между разбросанных тут и там камней, из ущелья бежал ручей. На одном из валунов сидел Александр, глядя прямо перед собой остановившимся взором.

Гефестион подбежал к нему. Александр не встал, он едва оглянулся. Значит, правда, подумал Гефестион, это случилось. Женщина. Он уже переменился. Теперь это никогда не произойдет.

Александр уставился на него запавшими глазами, словно напряженно пытаясь вспомнить, кто перед ним.

— Александр. Что такое? Что случилось, скажи мне. Ты упал, ты ушиб голову? Александр!

— Что ты здесь делаешь? — спросил Александр бесцветным глухим голосом. — Зачем рыщешь в горах? Ищешь девушку?

— Нет. Я искал тебя.

— Ступай наверх по ущелью. Там ты найдешь девушку. Но она мертва.

Гефестион, опустившийся на камень рядом, чуть не спросил: «Ты убил ее?» — потому что при взгляде на это лицо все казалось возможным. Но он не отважился заговорить.

Александр потер лоб тыльной стороной испачканной засохшей грязью руки и моргнул.

— Я не делал этого. Нет. — Он выдавил сухую улыбку, сродни гримасе. — Она была очень красива, мой отец так думал, и моя мать тоже. Это была ярость бога. У них были детеныши дикой кошки, и молодой олень, и что-то еще, о чем нельзя говорить. Подожди, если хочешь, вода ее вынесет.

— Мне жаль, что ты это видел, — спокойно сказал Гефестион, вглядываясь в его лицо.

— Я должен вернуться и дочитать книгу. Ксенофонт говорит, если положить на них кабаний клык, он съежится от жара их плоти. Ксенофонт говорит, это опаляет фиалки.

— Александр, выпей. Ты на ногах со вчерашнего вечера. Я принес тебе немного вина. Ты уверен, что не поранился?

— О нет, я им не дался. Только наблюдал за игрой.

— Послушай, взгляни сюда. Посмотри на меня. Теперь пей, делай, что я говорю, пей.

После первого глотка Александр взял фляжку из рук Гефестиона и жадно осушил ее.

— Так-то лучше. — Гефестион, повинуясь наитию, вел себя просто, как ни в чем не бывало. — У меня и поесть найдется. Ты не должен был следить за менадами, все знают, что это к несчастью. Не удивительно, что тебе плохо. У тебя огромная заноза в ноге, сиди спокойно, я вытащу. — Он ворчал, как нянька, промывающая ребенку ссадины. Александр сидел послушно, как дитя.

— Я видел и худшее, — сказал он внезапно. — На поле боя.

— Да. Мы должны привыкнуть к крови.

— Этот человек на стене Дориска, его внутренности вывалились, и он пытался затолкать их назад.

— Да? Мне пришлось отвернуться.

— Нужно уметь видеть все. Мне было двенадцать, когда я впервые убил. Я сам отрубил ему голову. Они хотели сделать это за меня, но я заставил их дать мне топор.

— Да, я знаю.

— Она спустилась с Олимпа на равнину Трои, ее поступь была нежна, говорится в книге, она шла тихо, маленькими шажками, как трепещущая крыльями голубка. Потом она надела шлем воина.

— Конечно, ты умеешь все видеть, все, что угодно; все знают, что можешь. Ты всю ночь был на ногах… Александр, ты слушаешь? Ты слышишь, что я говорю?

— Тише. Они поют.

Он сидел, опустив руки на колени, глядя вверх, на горы. Гефестион видел белки его глаз. Нужно настичь его, в какие бы дебри он ни удалился. Его нельзя оставлять одного.

Спокойно, настойчиво, не дотрагиваясь до Александра, Гефестион сказал:

— Теперь ты со мной. Я тебе обещал, что всегда буду рядом. Послушай, Александр. Вспомни Ахилла, как мать опустила его в Стикс. Подумай, как это было ужасно, какая тьма — словно смерть, словно превращение в камень. Но после этого он стал неуязвим. Послушай, все закончилось, все позади. Теперь ты со мной.

Он протянул руку. Александр прикоснулся к ней, его ладонь была смертельно холодна. Потом он изо всех сил вцепился в Гефестиона, так, что у того перехватило дыхание от боли и облегчения.

— Ты со мной, — сказал Гефестион. — Я люблю тебя. Ты значишь для меня больше всего на свете. Я умру за тебя в любую минуту. Я люблю тебя.

Какое-то время они сидели так, их сжатые руки лежали на колене Александра. Потом хватка Александра немного ослабла, лицо уже не казалось застывшей маской, а было просто больным. Замутившимся взглядом он смотрел на их сплетенные руки.

— Вино хорошее. Я не так уж и устал. Нужно учиться обходиться без сна, это пригодится на войне.

— В следующий раз мы обойдемся без сна вместе.

— Нужно учиться обходиться вообще без всего. Но без тебя мне было очень тяжело.

— Я буду с тобой.