Книга Медный страж - Александр Прозоров

— Мама, когда придут стражи?! Ма, ну, когда придут стражи? Мамочка, когда придут стражи?

Женщина безвольно трясла головой, но время от времени отвечала:

— Они придут, золотко, придут. Раджаф все слышит, все знает. Он пришлет стражей, и они покарают разбойников.

Вера в высшую справедливость — последнее прибежище побежденных.

— Вы все умрете! — зашипел пойманный совершенно голым, в одном сапоге, туземец. — Вы погибнете страшной смертью! Раджаф покарает вас, подонки!

— Никто не вечен, — философски ответил Олег. — Но не должен выкрикивать угрозы тот, кто остался жив, когда его дом разорили. Ты почему не защищал свою семью? Если ты не готов умереть за своих близких, значит, твои женщины будут рожать детей другим мужчинам.

— Раджаф убьет вас всех! Он уже идет! Он рядом! — истерически забился пленник.

— Стать рабом — это участь каждого, кто надеется на чужую защиту, а не на свой меч, — покачал головой Середин. — Смирись. Тем, кто надеется на бога, нужно учиться смирению. Боги любят смиренных… Но помогают только сражающимся.

— Хватать безоружных легко, подонки, — выдохнул мужчина. — Ничего, ты тоже в веревках посидишь, придет и твоя очередь…

— Вольно ли вам было жить без опаски? Мы предлагали вам купить клинки. Еще вчера. Вчера вы предпочли миролюбие, а сегодня оказались на цепи. Ты думаешь, нашлись бы желающие грабить твой дом, если бы вместо плача ожидали наткнуться на пики? А в путах я уже побывал. Всего год назад. И знаешь, оказалось, что меня проще убить, чем сделать рабом. Боги — они такие. Они помогают дерущимся и утешают смиренных. Поэтому я здесь, а не там. Когда тебя продадут караханидам, раб, и отправят работать в поле, ты можешь убить своего хозяина и попытаться пробиться к свободе. И тогда я первый пожму твою руку и сочту равным человеку. А сейчас — заткнись, раб, я хочу посидеть в тишине. Заткнись или получишь плетей.

— Раджаф придет, — закрыв глаза, себе под нос забубнил невольник. — Раджаф придет, его стража уже в пути.

Олег не стал наказывать несчастного. Кто его знает, может, среди этих женщин, что пугливо съеживаются от одного мужского взгляда, что прошли через грубые руки нескольких чужих полупьяных самцов, есть его дочери или жена. Может, он был почтенным, уважаемым человеком. Кто знает? Но что поделать, если «сраму не имут» только мертвые. Боишься защищаться, боишься испытать боль или умереть — терпи.

Пройдя по лагерю, ведун подобрал в одном месте свиной окорок, в другом — бурдюк хмельного меда. В городе имелись богатые припасы, и при всем разгуле команды не могли истребить их все. Сходил в лес, наломал сухих еловых веток, кинул на угли. Когда огонь разгорелся, добавил сучья от сваленной сосны, подтащил верхушку. Сырое дерево горело дымно и неохотно, но долго.

Перекусив, Олег отнес копченый бараний бок и немного меда Урсуле, вернулся, немного поколол дров, расстелил возле кострища в три слоя войлочную кошму, кинул сверху красно-зеленый ковер — когда еще всего без счета брать можно, — и вытянулся во весь рост, щурясь на пламя, но старательно поводя по сторонам ушами. Что делать, раз уж он оказался единственным сторожем?

Моряки зашевелились еще поздним вечером, но вели себя не самым внятным образом: кто начинал горланить песни, запивая их вином, кто лез в реку, чтобы потом, мокрому, свернуться калачиком чуть не в самом костре, кто взбирался на невольницу и засыпал снова, прямо на ней, так и не доведя начатого дела до конца. Хорошо, что в эти моменты их не видели жены или дети, которые наверняка гордились своими красивыми и отважными папами. Многие колобродили и ночью, ища бочонки с медом для опохмелки, — и тут же падали снова, заставляя стонать девиц, чавкая мясом и чищеными кедровыми орешками. Только на рассвете многие начали вести себя более-менее разумно, подбирая оружие, присаживаясь к костру, отпиваясь речной водой или обмываясь ею целиком. Большинство, перекусив и выпив кто чего, потянулись к разоренному городищу. Как всегда, после снятых первым заходом сливок всегда находится что-то еще. Нужно только поискать внимательнее, прощупать щелочки, копнуть в мягких местах.

И действительно, вскоре один из моряков притянул еще скрутку из совсем новых, с ярким рисунком ковров, другой завертел над головой большими серебряными чашами, третий пригнал пару хнычущих детишек, не догадавшихся ночью удрать в лес.

Пахнуло маслянистым прогорклым дымом. Поначалу Олег не обратил на это внимания, греша на костер с сырыми поленьями, но потом увидел дымок почти у самой середины холма. За считанные минуты из тонкой струйки дым превратился в толстый столб, наружу вырвался сноп огня в десяток саженей высотой, тут же осел, и пламя начало разбегаться в стороны. Клумбы с цветами стали проваливаться куда-то вниз, подпрыгивали и кувыркались в воздухе крышки люков, быстро увядала трав на внешних склонах. До последней минуты моряки и варяги пытались спасти еще хоть что-нибудь, но в итоге вынуждены были разбегаться, схватив наугад что придется. Самым лихим оказался Диун, вырвавший из пламени подпаленную с двух сторон ступеньку лестницы.

— За зеркало принял, — растерянно оправдывался потом он перед друзьями.

Городище злобно заревело, превращаясь в дым и пепел, выбрасывая вверх клочки тканей, кожи, бересты, и это зрелище заставило даже невольников прекратить свой плач и причитание.

— Мать моя Макошь! — громко поразился Любовод, выбравшийся после отдыха из каюты, да так и замерший с кулаком возле непротертого глаза. — Как же так?

— Ква, — пожал плечами Олег. — Кто-то что-то опрокинул, кто-то что-то не потушил. А то ты не знаешь, как во время штурма бывает?

— Зеркала-то, зеркала все вынесли?

— Кажись, все, хозяин, — ответил Трувор. — Да ладно, самое ценное уже в трюме. Рабов надо загружать да дальше трогаться. Путь дальний, городов много. Место еще понадобится, чего зараз битком ладьи набивать?

Не в пример обычному, корабли готовили к отплытию несколько часов. Чтобы поместить рабов, пришлось перекладывать практически весь груз. Нужно было все сделать так, чтобы живой товар, во-первых, не перепортил обычный своими выделениями, во-вторых, чтобы он не смог напакостить сознательно, поломав что-нибудь, до чего доберутся его ноги или зубы. И наконец — он не должен вырваться на свободу, перепилив, например, веревку об острые, как взгляд кречета, суздальские клинки.

Наконец трюмы разделили старой парусиной и сетью бредня, грызть которую желающие могли месяцами, невольников завели на ладьи и заставили спрыгнуть вниз, задраили крышки. Середин некогда на своем опыте убедился, что нет более надежного средства от побега и бунта, нежели полная темнота. Суда отошли от берега, иа котором еще чадило разоренное селение, и легко покатились по течению — вниз, вниз, вниз! По пути, ведущему к родным причалам, родным землям. По пути, на большей части которого весла понадобятся только для того, чтобы корабли лучше слушались руля.

Плыть по течению оказалось, естественно, куда быстрее, и прогалину перед следующим городом суда достигли еще до темноты. Команды предпочли потратить ночь на отдых и вышли в путь лишь перед самым рассветом. Тянуть они не могли — чуть опоздай, и большая часть людей разойдется на работы, в лес за ягодами и грибами, по иной нужде. А живая добыча — одна из самых дорогих в любом селении от края земли и до края. Опять же, мужи, вернувшись к разоренным очагам, могут в дружину соединиться и месть затеять, преследование начать. Зачем? Лучше их теплыми в постелях повязать да потом и продать вместе с детьми и женушками.