Книга Возвращение - Дзиро Осараги

— Вы говорите правильно. Мне нечего сказать в своё оправдание.

— Ты опять пытаешься убежать. Это непростительно с твоей стороны. Если бы ты любил свою дочь, то не подумал бы возвращаться. Разве не так? На твоём месте я бы поступил только так! Как бы я ни хотел вернуться, я бы не сделал этого.

Оки всё больше распалялся. В стремлении подавить Кёго его голос незаметно для него самого приобретал всё более внушительный и презрительный тон, характерный также и для его научных диспутов, которые он вёл со своими противниками.

— В нынешних условиях Япония, потерпев поражение в войне, не может воспрепятствовать возвращению различного рода беженцев, и они с триумфом возвращаются. У меня нет возражений против коммунистов и пацифистов, которые имеют свою идеологию и доктрины, за которые и пострадали. А что касается вас… Вы назвали себя умершим человеком, но это не даёт вам никаких привилегий в послевоенной Японии.

— Господин Оки, — Кёго впервые заговорил после долгого молчания. Он был бледный, но спокойный. — Вы совершенно правы.

— В таком случае возникает вопрос, что вы собираетесь делать? Вы что, вернулись для того, чтобы внести свой бесценный вклад в восстановление нашей разрушенной страны?

Его голос был полон насмешки.

— Ничего подобного. Я не обладаю подобным преувеличенным самомнением. Я абсолютно бесполезный человек. Не говоря уже о стране, нет в мире человека, который бы сожалел, если бы меня не было. Да, это так.

Действительно, так. Однако вы сказали, что я наношу вред репутации профессора Оки… Этого я не сознавал. В самом деле, я значит, не только бесполезный, но и вредный человек. Но что я всегда делаю, так это проявляю осторожность, чтобы не навредить и не помешать другим. Я избегаю дневного света, не показываюсь в общественных местах и особенно не встречаюсь с людьми, которые знают меня как Кёго Мория. В этом вы можете доверять мне.

— Однако…

— Подождите. — Голос Кёго был громче. — Я покойник. Труп приносит несчастье тем, кто к нему приближается. И зная это, как вы можете послать Томоко ко мне? Вам её совершенно не жаль?

— Но разве она не твоя дочь? — жестоко и резко сказал Оки.

Кёго пристально и, не моргая, смотрел на него. Оки сбросил свою маску и показал своё нутро. Он не любил Томоко. То, что он сейчас сказал, ясно говорило об этом. У него не было перед ней обязательств, так как она была не его дочь. Но Кёго об этом так не думал. Его одинокая жизнь сделала в его глазах различие между его детьми и детьми других менее резкой. Эти мысли неожиданно вызвали в нём вспышку родительской любви к Томоко и, хотя внешне он сохранял самообладание, внутри у него всё бурлило.

— Её мать не отпустит её, — сказал он, насколько мог, спокойно. — Вы обсудили с её матерью то, что сейчас говорите?

Раздражение пробежало по лицу Оки.

— Нет, — сказал он без дальнейших объяснений.

— Значит, это ваше собственное…

— Конечно. Это моё собственное мнение. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь дома будет возражать.

— Однако…

— Никаких однако. Это моё решение. Я это я, и я выполняю миссию воспитания человечества. Я уже не преподаю в школе, но моя последняя работа это воспитание общества.

— Понимаю, — резко сказал Кёго. — Но Томоко об этом ничего не знает. Она невиновна. Конечно…

— Мория, к тебе ещё не приходили странные люди? Ты говорил о трупах и несчастьях, которые они приносят. А ты не замечал, что есть люди, которые притаились и ждут, когда всё это можно разоблачить?

— Ничего подобного!

— Из этого получится великолепная газетная сенсация. Бывший офицер военно-морских сил, который растратил служебные деньги и, заметая следы, исчез за границей, спустя десять лет после окончания войны вернулся в Японию. Если журналисту удастся получить интервью у этого человека, оно будет помещено на самом видном месте в газете.

Один из них недавно был в моём доме. Он слышал, что ты якобы вернулся и хотел узнать, где тебя можно найти. У меня есть друг в руководстве этой газеты, и я смог замять эту историю. Но если какая-нибудь скандальная второсортная или третьесортная газетёнка разнюхает это, то даже я не смогу что-нибудь сделать. Невозможно предсказать, когда и где эта история может просочиться. Если я вдруг случайно проговорюсь сегодня и в газете узнают, что это с тобой я говорил в их приёмной комнате, то даже тебя они не отпустят. С журналистской точки зрения ты имеешь все данные для того, чтобы из тебя сделать современного героя. И их будет интересовать не только твоё экстраординарное прошлое, но также твои оценки Тихоокеанской войны и твои взгляды вообще по вопросам войны и мира. Читатели любят подобные истории. Это глупо, отвратительно и достойно презрения, но японскому народу это нравится. Это будет великолепно. Сбежавший Кёго Мория станет героем нашего времени.

Возбуждение Оки росло с каждой воображаемой им подробностью. Затем он отвернулся и воскликнул:

— Я попал в беду. Я в отчаянии.

— Я вас понял, — с сочувствием сказал Кёго, однако выражение его лица постепенно становилось всё более уверенным. Он почти улыбнулся последним, видимо, спонтанно произнесённым словам Оки «Я попал в беду. Я в отчаянии». Они выдали его как эгоиста, который мог говорить и думать только о себе, и именно для него присутствие Кёго в Японии было тревожным и нежелательным. Томоко и Сэцуко не имели к этому никакого отношения.

— Я, действительно, настолько хорошо известен?

— Ты что, смеёшься! — Казалось, что Оки был готов броситься на него. — Ты думаешь, что я это всё выдумываю?

Оки пришёл в сильное душевное волнение. Перескакивание от одной идеи к другой, что обычно оживляло его статьи, происходило сейчас с ним самим. Создав в пылу спора опасность возникновения газетной шумихи, он сейчас был вынужден довести её до логической крайности. Чисто воображаемая угроза уже казалась ему абсолютно реальной и неизбежной.

— Этот газетчик приходил ко мне несколько раз. Странно, что он не был у тебя.

— Если бы он и пришёл, то ничего бы у меня не узнал. По крайней мере, то, что вас так беспокоит, — спокойно сказал Кёго и затем разразился смехом.

— Их что может интересовать моё мнение о войне на Тихом океане и вообще, о пацифизме? Я нахожу это смешным. Это абсурд.

— При написании статьи они обычно вставляют подобные вещи, чтобы показать в доброжелательном свете того, о ком они пишут. Это своего рода любезность.

— Серьёзно? Любезность? Я не буду плясать под эту дудку.

— Тем не менее…

— Господин Оки, я думаю, вам не о чем беспокоиться. Абсолютно не о чем. Я обещаю вам. Я до сих пор оставался в тени и не появлялся в общественных местах. Я так и буду продолжать.

— Ты недооцениваешь журналистов.

— Вы хотите сказать, что я не смогу вечно скрываться? Однако… — Улыбка так и вырвалась у него изнутри. — Мне всё равно, даже если они найдут меня.