Книга Sex Around the Clock: Секс вокруг часов - Андрей Кучаев

Выпил залпом виски и быстро вышел, не дожидаясь официанта. Того все еще не было видно. Даже не ожидал от себя такой прыти!

«Вот, кафе этому отомстил. Пора в отель, почин сделан!»

«Не заплутать бы!»

Вот магазинчик.

Магазину он отомстил за то, что в прошлый раз продавщица вырвала у него бутылку вина, когда не хватило десяти сантимов. Сунула другую, дешевле. Ему тогда нужно было выпить до прихода «Серого», чтоб хватило духу признаться в краже. «Сука». Правда, магазин был при другой гостинице. Неважно. «Они все тут одна шайка!»

В стриптиз бар он пойдет вечером. Должны же ему заплатить за «операцию»! На Шекспире он мог сгореть, как пить дать. За диск тоже могли бы отдарить. «Чушь!»

В гостинице, в кафешке отеля, слава Богу, его ждал тот тип, который встречал в аэропорту. На этот раз тип улыбался.

– Бон суар! Как спалось?

– Все о кей!

– Завтракали?

– На какие шиши?

– О, надо было сказать… Позвольте, угощу вас кофе.

После кофе посланник-«шекспировед» рассчитался с ним. Тип отсчитал ему двадцать тысяч франков. Сам того не зная, тип отслюнил ему ровно столько, сколько у него вытянули прохиндеи «в тот раз»! Мелочь, по большому счету. Но у него пока другой счет. «Мистика! Звезды за меня!» Он чуть не расцеловал типа. Тот попрощался, не намекнув даже на следующую «работу».

«Один! Свободен, как ветер!»

Он проспал до вечера. Включил, проснувшись, телевизор на кронштейне. Проверил зачем-то обратный билет. «А придется ли лететь?» Почему-то сразу закралось сомнение. Приготовился всплакнуть об уже умершем Монтане. В новостях показывали Москву. Он расслабился и, действительно, заплакал.

«Пора!»

Так началась его Одиссея, которая вот аж когда подходит к концу!

Сейчас все позади. Он вот здесь, в салоне самолета «Аэрофлота» А-300, раньше таких у «Аэрофлота» не было. Он летит в Москву, чтобы прикоснуться к земле, подобно Антею. Пора восполнить запас жизненных сил. «Для чего?» «Для борьбы». «С кем?» «С Дьяволом». «Разве не с ним ты заключил договор?» «Хочу взять свою „расписку кровью" назад!»

На ракламном плакате «Аэрофлота» – девять глав Василия Блаженного.

«О, мой город, моя душа и камень его – мои мышцы, без которых не вдохнуть воздух в легкие».

Вот так я возвращаюсь – победитель на белом коне! Так они и исчезнут из моей жизни, эти чужаки – я их вычеркну дружной стайкой все преодолевших чужеземцев, гномов, немецких гипсовых газонных гномов. Амой дед, которому я тер худую спину, уже на улице купит мне тульский пряник, вкусней которого нет, но вкус этот для новых пришельцев так и останется неведомым, сколько бы они не сочинили историй про мировую несправедливость. Потому что сила идет из-под земли, и Антею достаточно дотронуться до нее, чтобы налиться силой, а в чужие души Яуза не втекает.

Нет никакого патриотизма, есть благословенное проклятие быть троянцем, или проклятая благодать принять жребий ахейца.

Я, он, мы родились там, где родились, нам выпал жребий отлить новорожденному памятник из золота воспоминаний. Неважно, что это всего-навсего воздушный замок, висящий над немецким автобаном. Женщины в платьях и париках идут к дороге…

Теперь на нем летнее пальто из кашемира, дорожный костюм от «Хуго босс» темнофиолетового оттенка, шерсть с хлопком, мнется по моде. (Выглаженный офисный смокинг-сьют в специальном чехле-сумке). Поддет под пиджак желтый шотландский легчайший пуловер из шерсти мериноса, под ним шелковая итальянская рубашка оливкового цвета. Шелковое английское белье. Шелковые, черные длинные носки. Ногти розово блестят после маникюра, свежая стрижка за сорок евро. Итальянские башмаки из тонкой кожи на ногах; в пакете из дорогого бутика – коричневые, дорогие, испанские сапоги кордовской кожи на случай слякоти. Платиновый массивный браслет на правой руке, на левой – «Шопард-хроно». Кольцо с изумрудом в белом золоте на левом мизинце. И татуировка на тыльной части ладони: «Pavel».

Он, якобы непреднамеренно, – сила приобретенной за «три минуты», (сорок сороков лет!) привычки – одет не по сезону легко, как человек, привыкший долго не ходить по холоду, вообще не ходить пешком, всюду должны прибывать вовремя заказанные машины, ждать забронированные номера-люкс.

Все-таки надо было одеться теплее. Там, небось, бардак, промокну, замерзну, простужусь, пропаду… Не притворяйся! Ты специально бросил вызов «ихним» порядкам! Ты хочешь простудиться, бормоча под нос: «Ну, вот! Бардак! Ачего еще от них ждать?» Ты отворачиваешься от собственного совкового образа, который глядит на тебя из зеркала, спрятанного внутри, от него не спрячешься. Хватит «жилить», Павел Николаевич. «Русак». «Совок». «Руссен»? «Рюс»!

Но ведь там, теперь уже «у них», в России, покончено с «совком»! Ты читаешь все газеты, в том числе русские, смотришь все новости «по Первому» и «по России», «свои» и «ихние». В тюрьме ты усовершенствовал свои лингвистические познания, научился почти сносно говорить по-немецки и по-английски. Твой усвоенный язык не выдаст «совка». Тот еще язык! Международный арго, блатная, но не музыка, лай, где английский «фак» и немецкое «шайссе» считаются достаточно бранными, а жест, комбинация из трех пальцев – наша предъявленная «фига» – верхом неприличия, наравне с большим средним пальцем, выставленным соло. Не ошибиться, не показать там второе вместо первого.

Теперь уже они, бывшие совки, новые псевдорусские пишут: «Хвала необратимости реформ!» Намекают: «Капитализм есть высшая фаза развития общества! Аминь!» Что ж, он теперь знает Ангела Капитализма! Он, Павел, он теперь и Савл! Камень. Кремень!

Они еще вещают – «свобода и рынок»! Их писатель когда-то написал антиутопию, изобразил бумажное кошмарное будущее своей страны, похожее на цыганский карнавал пополам с желанным нестрашным адом. Автор этот давно сам стал москвичом-европейцем и недавно громогласно сообщил о «неколебимом порядке и покое», воцарившемся в его отечестве, где пишут от скуки, а пьют от избытка ассортимента спиртного. Интересно, а мутный ад будущего предостерегал в его книге от чего? От «светлого будущего», которое неуклюже обещали уже «утописты»? Слава Богу, обошлось! Снова есть твидовые пиджаки и галстуки за сотку, а наряду – лузеры во второсортном текстиле из Китая или Одинцово!

И еще тот писатель сообщал устало и мудро, что Москва, куда летит Павел, «самый веселый, динамичный и, пожалуй, самый богатый город в мире».

Исполать! Но… Абы кабы…

Он не верит ни телевизору, ни писателю, ни их литературе. Жизнь «там», здесь, вероятно, так страшна, что даже самые талантливые не пишут о ней ни слова правды. Павел все читает, заказывает, берет у друзей, которых среди русских все меньше. Литературные премии последних лет присуждаются за биографии признанных гениев или знаменитых мерзавцев, или за научную фантастику, или за какие-то реконструкции давно ушедших лет, намекающие на неизбывную дикость. Фокусы, литературные игры, кое-кто уже переселился на Запад, но играет в канувшую дворянскую Русь. Играть стало легко, на эту фата-морганатическую Русь наиграли Великие – теперь на все наслаивается колорит, добытый толстыми, Чеховыми и Набоковыми – на все, что ни напишешь на русском языке, надо лишь спрятать свое отношение за формальным штукарством.