Книга Румбо - Георгий Злобо

Загундосил сквозь червей лениво:

— Всё, что ты делаешь, неизбежно, так что не заморачивайся по пустякам. Людям свойственно высокомерие, когда они сравнивают себя с соседствующими формами жизни, например, с насекомыми. Хотят верить, что в их никчёмную жизнь вложен какой-то тайный смысл. Бога изобрели себе, надо же. Раздавите каблуком таракана и внимательно посмотрите на останки: вот он, тайный ваш смысл. И вы, и таракан — лишь крохотные искры Солнечного костра. Два извива энергии: махонький, и размером побольше. Возьмите одноразовую зажигалку. Чиркните спичкой. Спичка сгорает в разы быстрее. Но горят они одним огнём. И нет огня важней или лучше другого: огни — это просто огни. А вместе они — Пламя. Вообрази, как сгорает Космос. Вообрази, как сгорим все мы. Но ты не можешь не гореть: когда рождён, выбор отсутствует. Ты стал метаться между слоями реальности, Румбо, чего делать не рекомендуется. Я — лишь реакция этой реальности, и мой тебе совет: не превращайся в новогодний фейерверк.

Эти слова вошли в сознание, а Червивое Лицо изменило форму, уплощаясь в пласт прессованной плоти. Пронзительно-белый костяк медсестры клыком торчал из заиндевелой туши.

Ухватил Топор Мясника, надел фартук и стал рубить мясо, но его становилось всё больше. Чем резвее рубил, тем плотнее наваливают.

Мерно гудит сальная лента конвейера.

Сколько же можно? Где у них тут Начальник Цеха, а позвать бы его сюда!..

Чмокнула дверь и, раздвинув туши, вошёл Начальник Цеха, весь в половых язвах и свищах-клоаках:

— Что тут у вас? Докладывайте.

— Слишком много мяса, командир, — деланно вытер лоб, — перекур бы устроить.

— Перекур? Это пожалуйста. Вторая дверь налево по коридору.

— Ого… здесь что ли? — вошёл в приподнятом настроении. — А чего это она у вас железная?..

Знакомое ощущение задвигаемых за спиной засовов.

Дьявол, сколько раз ещё нужно попадать в твои ловушки, чтобы научиться осторожности?!

Но где я?..

Узкий металлический стакан, наверху жёлтая лампа. Лифт?..

Под потолком по периметру ряд круглых отверстий. Из них начинает сочиться дым. Через минуту атмосфера камеры напоминает амстердамскую кофейню. Ещё через минуту кабина превращается в жестяной кальян…

Отродясь на такой измене не сиживал.

Этот кайф запомнишь на всю жизнь. Как смех гостиничного лифта. Как тугой снежок в промокшей варежке. Как неожиданный удар головой в нос. Как уверенный голос отца, приказывающий снять штаны и пройти в ванную. Как вкус пломбира на губах одноклассницы. Как беспощадные кулаки старослужащих. Как оргазм с седеющей проституткой. Как бесконечное желание жить, несмотря на известное пояснение о пути самурая.

Как?..

Реальность вторгается мимолётными напластованиями смысла, когда переставшее казаться счастьем ощущение проходит сквозь желудочно-кишечный тракт осознания и вываливается из полураскрытых в ожидании поцелуя губ ветхим зловонием разложившейся плоти.

Где ты теперь, капитан Свобода? Какой ветер наполняет влажным дыханием Бездны твои обескровленные паруса?

С утра было солнечно; подошвы доверились холодной влаге мерцающей палубы. Парус раздулся и хлопнул, заставив вздрогнуть. Протянул руку и тронул его подушечками пальцев. Словно дотронулся до девичьей спины: парус сделан из бархатистой человеческой плоти, и он живой: тёплый, пронизан пульсирующей сетью кровеносных сосудов. С приятным изумлением понял, что это — живое судно. Все его ткани изменчивы и вибрируют в насыщенном, но спокойном ритме.

Материал, из которого сформирован корпус судна, напоминает кость. Корабль рос в специальном шлюзе у южного пирса: сначала это был лёгкий полупрозрачный хрящ с нитевидными отростками — щупальцами. Постепенно сгущался белый костяк, разрастались сложные многоуровневые сети: нервы, лимфа, кровепровод. Нежные усы затвердели в мачты, и розовые лепестки первых парусов робко затрепетали на ветру. Глубоко в трюме почковались нон-стопом яркие влажные органы. Руль напоминал исполинский сплющенный пенис. Якорь выблёвывался из мускулистого сфинктера на длинной и удивительно эластичной цепи языка. Глаза иллюминаторов доверчиво моргали в начинающих грубеть складках юта. С уютным шипением засасывался, раздувал упругие рёбра каркаса свежий океанский воздух. Неутомимая помпа размеренно гнала кровь.

Капитан Свобода был мозгом корабля, представляющим собой студенистую светлую массу, заключённую в черепную коробку рубки. Он управлял парусником напрямую, минуя штурвал: чутко шевелил парусами, разворачивал руки мачт, рулил возбуждённым в лихорадке открытий фаллосом.

Планктон и мелкая рыбёшка засасывалась кораблём через специальный защищённый сложной системой живых фильтров шлюз. Пища переваривалась в брюшных трюмах, кормовая клоака выстреливала едким фонтаном фекалий.

Какая славная, насыщенная жизнь текла на корабле в годы его молодых скитаний! По утрам из палубы подобно распускающимся лилиям вырастали женские ноги: едва заморившие червячка матросы с нежным гоготанием тёрлись о них припудренными чистейшим кокаином гениталиями, наслаждались ароматом гибких ступней, обсасывали их пальцы, покусывали гордые головки пяток. Бурно кончали в раскрытые рты, щебечущие сладострастным речитативом со вспотевших стволов мачт.

Но постепенно, в неуловимой, но явной последовательности, плоть корабля поддавалась Времени. Сыпь на бортах, язвы на палубе, гноящиеся чирьи на светящейся парусной плоти, гнилостный смрад в трюмах. Судно пердело, оставляя в волнах тяжёлые облака зловония. Бельмами заросли юркие зрачки иллюминаторов, безвольно обмяк руль. Ежедневно в послеобеденный час отдыха накуренный боцман опрыскивал извилины капитана крепким раствором из специальной форсунки. Капитан похотливо отрыгивал, мачты вздрагивали, брякал о кость заточенный сабельно якорь. Устало роптали матросы, всё реже драил клоаку раздутый водянкой кок.

О, тщета бытия земного! Куда мы бредём, спотыкаясь? Мечемся, словно не в силах противостоять распирающей силе жестоких лекарств. Все мы — звенья одной цепи. Любое, даже самое абсурдное с точки зрения принятых установок действие, удобно укладывается в алгоритм Обожествленного Хаоса.

Мы — инструменты: поршни, подшипники, шестерни.

Капитан Свобода — лишь сиюминутный бунт, служащий дальнейшему упрочнению курса. Миф — наша пища. Яд в наших слезах.

Ныряйте глубже, капитан Свобода! Сонмами невиданных животных полнятся эти глубины. И если нам суждено умереть, будем жить в радости, ибо между горем и радостью больше нет разницы. Оставьте на память пыльные бутыли с вычурными этикетками… правда, мечта, дерзание, совесть, доблесть, отечество, боль, испытания, смех осознания, радость открытия, зуд нагноения, запахи погреба, лютня тоскливая, жар скарлатиновый, память о матери, печень червивая.

Влажных страстей одеяло волнистое, хруст острых чипсов, услада прозрения; грамм героина в фольге сигаретной, лобзик, на сдачу — билет лотерейный. Пьяные песни усталых подводников, прыщ на мошонке, мудрец обосравшийся. Крайняя плоть, суетливое завтра, фильм про ментов и художника слюни. Очередь в снулом дворе крематория; прах обезьяны, затылок геолога. Когти орла, пальцы бляди, срам клоуна, хвост антилопы, кишечник тигрицы. Шепот признаний в тени экскаватора, курс доллар/рубль расчётами «завтра», кал ископаемых прямоходящих, лучик сомнений в костре просветления. Капля, упавшая в рот гармонисту. Вывеска «Мясо», аптеки витрина, жилы коня на хрустальной столешнице, камень в зобу пеликана парящего. Праздник уродов, могилы талантливых, сор из избы уходящего прошлого, злая пыльца, скоротечная молодость, гриб на стволе полусгнившего дерева. Пламя угрюмое ревности тающей, скорбь покаяний, не вовремя признанных, лепет любовной истомы электрика, топот солдат летней ночью у пристани. Голод в сыреющем сумраке озера, ласковый скрежет зубов с подоконника; мякоть конфет, свечи, снег и ристалища, где мертвецов легионы оскалились. Зной, побрякушки, распятие, лопасти, кровля, родня, сорняки, обрезание, известь, конина, торпеда, молочница, стоны придворных и ужас забвения. Сила воды, парафин, извержение; логика чисел, хрусталь ликования, яйца убогого, груди простуженной, сладкая дыня, речное уёбище. Змей, колесница, Платон, прободение, розовый куст возле ямы на кладбище, меч, истощение, лошадь Пржевальского, стрёмный волдырь у Наташи в промежности. Звёзды в небес уходящих расселинах. Отроков кровь. Семя внуков и правнуков. Наполеон Бонапарт. Бычий цепень.