Книга Второй после Бога - Курт Ауст

Ветер попискивает в щелястом окне. Пытается проникнуть в комнату сквозь едва заметные трещины в раме, словно рвется в тепло и уют дома. Дождь барабанит по крыше, хлещет в окно, словно кто-то стоит там, за стеной, и поливает дом, ведро за ведром. Шторм не утихает уже третий день, и ни одно судно за это время не пришло на Лэссёйен и не покинуло его. Вообще-то у меня есть время ждать, но я уже готов к дороге. Организм пришел в норму, и испражнения тоже. Одна мудрая женщина, живущая в северной части острова, несколько раз заходила проведать меня, последний раз два дня назад, она говорит, что я уже могу ехать дальше. Сама она молода и здорова, хорошо разбирается в травах и растениях, и, не подозревая об этом, напомнила мне одну старую знакомую, о которой я давно не вспоминал.

Я даже поинтересовался, откуда у нее такие познания.

Женщина рассказала, что пятнадцать лет назад к ним на остров приехала некая пожилая женщина, сама она в то время была еще “смешливой девчонкой с длинными косами”, как она выразилась. Эта пожилая женщина пришла в дом ее матери, она очень устала и хотела только узнать, где именно похоронена Моди.

– Так она сказала, и моя мать разрешила ей пожить у нас.

– Моди? – удивленно переспросил я, и что-то в моей голове рухнуло обратно в прошлое, словно я находился на падающей звезде.

– Да, – серьезно ответила молодая женщина, не заметив, что это странное имя показалось мне знакомым. – Пожилая женщина сказала, что так звали ее мать, новую мать, которую она нашла, когда молодой девушкой приехала сюда на Лэссёйен. Имя было необычное. Да она и сама была необычная. Я привязалась к ней и полюбила ее. Она взялась учить меня, хотела передать мне свои знания о растениях и их целебной силе; сказала, что она решила повременить со смертью.

Прошло пять лет. И она сочла, что я знаю уже достаточно. Тогда она попрощалась со мной и моей матерью, спустилась на берег, легла на свое покрывало и испустила дух. Я похоронила ее рядом с той, которую она называла Моди. Да, она была ни на кого не похожа.

Молодая женщина произнесла это очень проникновенно и тем временем накладывала мне на живот какие-то растения. Меня порадовало, что возле Бигги, лопарской шаманки, которую я встретил в молодости в каком-то трактире в Южной Ютландии, были при ее смерти любящие люди.

Дай Бог, чтобы так было с каждым из нас.

Я открываю крышку чернильницы, макаю перо в чернила, хватаю чистый лист и пишу: Глава 35. Смерть все еще витала в доме.

Где-то в доме весело смеется Катрине. Смех у нее не очень звонкий, но он пробуждает во мне воспоминания. Если Барк скоро придет ко мне, надо попросить его принести мне новую свечу. Когда я напрягаю глаза, они у меня слезятся.

А еще надо не забыть спросить у Катрине, что стало с тем человеком, который перепутал адреса на письмах. Спросить до того, как я уеду… чтобы никогда не вернуться обратно.

Узнать, есть ли после “никогда” надежда на что-нибудь.

Глава 35

Смерть все еще витала в доме. В воздухе, хотя безжизненного тела торговца Туфта здесь уже не было. Труп перенесли в главный дом усадьбы, где Томас и помощник судьи Корнелиус осмотрели его. Мне было велено ждать возле конторы вместе со стражником.

Когда мы незадолго перед тем покинули ратушу, я попросил, чтобы мне вернули кошелек с деньгами, выданными мне на эту поездку. Помощник судьи нехотя согласился, но когда я пожелал отправиться в город, чтобы найти нунция, потому что все еще считал себя ответственным за его жизнь, помощник судьи решительно отказал мне. Об этом не могло быть и речи. Он хотел отвести меня в контору Туфта, чтобы я еще раз рассказал ему о событиях той ночи. Кроме того, он считал, что юнкер Стиг также ответственен за жизнь нунция и может пока о нем позаботиться.

“Да, – подумал я. – Если забыть, что они относятся друг к другу, как кошка к собаке”.

Томас был согласен с помощником судьи – юнкер Стиг может позаботиться о нунции; как позже рассказал мне Томас, он считал, что, чем больше времени будет у юнкера Стига, чтобы увезти нунция из Тёнсберга, тем труднее будет помощнику судьи вернуть его обратно. И было очевидно – помощник судьи еще не совсем отказался от этой мысли, хотя прямо об этом не говорил.

Кроме того, Томасу было до смерти любопытно увидеть контору Туфта, он надеялся найти там что-нибудь, что подскажет ему, кто убил купца, поэтому он радостно последовал за помощником судьи.

Итак, я стоял в дверях конторы и жевал какие-то листья, которые Томас дал мне, чтобы успокоить зубную боль. Я заглянул в контору, узнал панели, картину, распятье. Увидел шторы, теперь откинутые и позволившие серому дневному свету проникнуть внутрь и помочь лампам сделать комнату более обозримой.

Комната оказалась больше. Значительно больше, чем мне показалось ночью. Но все стояло именно так, как я запомнил: письменный стол с бумагами, письменный прибор, подсвечники; стулья, по одному с каждой стороны стола, один – в углу; шкаф с книгами; деревянная голова без парика. Во всей комнате было что-то безжизненное, словно ею больше не пользовались, оставили как память на будущее.

Я подошел и открыл шкаф, вытащил одну из длинных тонких книг. Это были счета, как я и думал. Страница за страницей были заполнены безупречными рядами цифр.

Мой взгляд снова упал на стену. Портрет Туфта, теперь его было хорошо видно. Он стоял, держа в согнутой руке какую-то книгу, другая рука лежала на столе, Туфт торжественно смотрел влево, словно там его ждали важные дела. Фон был темный, комната за спиной у Туфта задрапирована тяжелыми портьерами. В темноте, полускрытое портьерами и правым плечом Туфта, едва просматривалось изображение Мадонны с младенцем, оно было словно спрятано от глаз, будто его вообще не должны были видеть.

Распятие рядом с портретом Туфта было большое, от трех до трех с половиной футов в высоту, и выглядело очень внушительно. Фигура Христа вырезана грубо и не покрашена, но лицо выражало боль, чего часто не бывает на картинах в прилизанных фигурах Христа. Неожиданно я вспомнил, где раньше видел это распятье. В церкви на острове Лёвёйен – Туфт всегда привозил его туда на день Иоанна Крестителя и на Благовещенье.

Томас и помощник судьи о чем-то спорили в дверях.

– Вы сами видели, что кожа и язык у него синие, знаете, что его тошнило и что испражнения были жидкие. Те же симптомы мы наблюдали у покойного во Фредрикстаде, – говорил Томас.

– Но рана была смертельной, – упрямо твердил помощник судьи Корнелиусен. – И цирюльник считает, что такой смертельный удар мог заставить кожу покраснеть, а тело выпустить все, что в нем есть, и через рот, и через задний проход.

– Цирюльник! – с презрением фыркнул Томас. – Он может только вскрывать нарывы на пальцах и отрезать сломанные конечности. А от остального пусть держится подальше. Цирюльник не обучался медицине, он не medicus. А я – medicus, я учился в университете во Флоренции. И я не думаю, я знаю!