Книга Улица отчаяния - Иэн Бэнкс

Если подумать, это случилось даже чуть раньше, до того, как он вышел. Я помню, как сидел однажды у микшерного пульта, что-то там обсуждая насчет уровня той или другой дорожки, и вдруг подумал: «А какого, собственно говоря, черта? Кому и зачем все это надо?» И после этого весь мой энтузиазм куда-то пропал, и сколько я ни старался вернуть его, ничего не получалось, разве что так, на час-другой. Да и пошел альбом не очень, во всяком случае — по меркам FrozenGold. «Личные вещи»… Вообще-то я хотел назвать свой альбом «Ну и дерьмо же все это», но «Эй-ар-си» в лице Рика, который успел уже ее возглавить, встала на дыбы.

— Не думал? — поразился Рик. — Да ты что, совсем не читаешь музыкальной прессы? И радио не слушаешь? Альбом уже шесть месяцев стоит в сороковке, дай интервью-другое, и он попадет в двадцатку, как минимум. А если ты вернешься, то и в десятку, это уж как пить дать. Кой черт, Дэн, да ты хоть знакомишься со своими гонорарными поступлениями?

— Нет.

— Странный ты все-таки человек. Странный и трудный. — Тамбер удрученно покачал головой. — Вот скажи, неужели тебе не нравится играть со сцены? Неужели ты не соскучился по аплодисментам, прожекторам? По публике?

— Но я все-таки что-то еще делаю.

— Делаешь? — издевательски фыркнул Рик. — И что же это ты такое делаешь? Джинглы для телевизионных сериалов и рекламных роликов? Серьезное дело.

— И еще фильмы.

— В количестве один штука… и даже если музыка была лучшей его частью, что из того?

— Не один, а два, и еще два в производстве, — возмутился я. Мне не хотелось вставать в оборонительную позицию, словно я и вправду в чем-то виноват, но Рик нагло искажал правду, и я просто не мог не ответить.

— Ну хорошо, не один, а два. А что касается тех, что в производстве, я говорил с этими ребятами, с Салметти и Гроссе, им нравится твоя музыка, но очень не нравится, как ты работаешь, и они оба подумывают расплатиться с тобой вчистую и подобрать на будущее кого-нибудь другого. Ты, похоже, считаешь, что они должны строить фильмы вокруг твоей музыки, а не наоборот. Это бред, чистейшей воды бред. Киношники хотят, чтобы ты брал конкретные сцены и писал для них музыку, а не присылал готовые записи и партитуры в соображении, что они подладят под них свой материал. Это невозможно, в лучшем случае они смогут использовать некоторые твои темы. И не говори мне, что ты даже не подозревал ни о чем подобном, я и сам это знаю. Нужно все-таки читать, что тебе пишут люди, ведь даже киношники рассчитывают хоть когда-нибудь получить ответ на свои письма. Кроме того, времена изменились; то, что ты пишешь, мало устраивает режиссеров, им нужны рок-группы, поющие трехминутные синглы. Ты попросту устарел. — Тамбер залпом опрокинул рюмку.

Знакомая картина. Рик, крутой, как яйцо.

— Ну и ладно, — кивнул я. — Мне их деньги не так-то и нужны.

— Я знаю, что ты не нуждаешься в деньгах; в отличие от тебя, я просматриваю твои гонорарные чеки. Но вот как насчет тебя самого, Дэнни? Разве тебе не хочется узнать, что ты есть такое? Неужели тебе только то и нужно, что сидеть в этой долбаной могиле, жалеть себя, несчастненького, да опустошать ящик за ящиком коммунистического бухла? Господи, да ты же художник. Сейчас-то ты, конечно, никакой не художник, но ты все равно толковый парень, ты можешь заниматься делом, вносить свой вклад, принимать участие. Именно этим ты и должен бы заниматься — принять участие, показать прыщавым недоумкам, как это делается. — Рик секунду помолчал, а затем подался вперед и ткнул в мою сторону сигарой. — Ты ведь самый подходящий для этого парень. Публика не совсем еще тебя забыла, ты теперь легенда, и ты, и вся группа, а особенно теперь, когда… Что? В чем, собственно, дело? Я что, сказал что-нибудь смешное?

— Легенда, — сказал я, отсмеявшись. — Дерьмо собачье.

— Дэнни. — Для убедительности Тамбер тронул меня за руку. — Прошло уже четыре года, целых четыре года. В нашем деле за пару месяцев можно сколотить небольшое состояние, за год заработать столько, что хватит на всю остальную жизнь, а через полтора года тебя ни одна собака не вспомнит. Где теперь Адам Ант, ты можешь это сказать? — Он покачал головой, вполне, по всей видимости, убежденный собственными доводами. — Четыре года — самое подходящее время для формирования легенды; достаточно долго, чтобы произошло много нового, недостаточно долго, чтобы люди напрочь о тебе забыли. А вся эта лапша — мол, ты живешь на тропическом острове или в тибетском монастыре, а может, и вообще помер — все это просто великолепно.

Триумфальное возвращение, нужно быть полным психом, чтобы не использовать такой шанс. Материал у тебя есть, ты мне сам говорил. Господи, Дэнни, тебе уже тридцать лет…

— Тридцать один, ты снова забыл мой день рождения.

— Прости ради бога, — страдальчески скривился Рик. — Но все равно, ты ведь еще молодой парень, неужели ты так и будешь вести этот растительный образ жизни? Вгонять себя пьянкой в гроб? Да хрен там со всеми этими деньгами, отдай их, если хочешь, Гелдофу[63]…

— Что, и твою долю тоже?

По лицу Рика было видно, как тяжело ему выслушивать незаслуженные оскорбления; он тяжело вздохнул и негромко, тактично рыгнул.

— Я уж лучше заключу с тобой бесприбыльное соглашение, чем никакого вообще. Не скажу, чтобы это доставило мне особую радость, но ведь в первую очередь я хочу, чтобы ты работал, пусть это и не отразится на сумме твоего годового дохода. Мне не нравится расточительство, я не люблю, когда таланты идут псу под хвост. В этой стране более чем достаточно людей, которые не получили и никогда не получат ни малейшего шанса применить к делу свои, какие уж у них там есть, способности. Но ты-то можешь, если только захочешь; в отличие от них, у тебя есть выбор. Ты просто… ну, не знаю. Ленивый, слишком уж привыкший жалеть себя. Случившееся с Кристиной было для всех нас страшным ударом, мы все воспринимаем это как трагедию. Да, это трагедия, и все равно…

Рик говорил и говорил. Пару раз он замолкал в ожидании ответа, и тогда я кивал, или хмыкал, или пожимал плечами, или выражал свою реакцию как-нибудь еще, но не слышал уже ни слова.

В какой-то момент я почувствовал, что к глазам подступают слезы, и тогда я шмыгнул носом и высморкался в жесткую крахмальную салфетку, и он ничего не заметил. Я смотрел на Рика и не видел его, слушал — с живейшим вроде бы интересом — и не слышал.

Так, значит, это она. Кристина. Господи боже, да что же там с ней случилось? Я не хотел про это думать, но все равно думал, не мог не думать.

Что они с ней сделали? Она умерла? Неужели все так плохо, неужели самое худшее? Я вспоминал, как держался сегодня Рик, что он говорил, каким тоном, — и не находил никаких ключей. Я пытался пробудить в себе надежду, что это что-нибудь поменьше, не такое страшное, но и тут у меня ничего не получалось. Забеременела и родила мертвого ребенка, или пострадала при несчастном случае, или… мое воображение попросту отказывало.