Книга Кошка, шляпа и кусок веревки - Джоанн Харрис

В прошлом месяце был День матери,[100]а у Хоуп в этот день настроение всегда неважное, хотя она никогда этого не показывает. Просто я слишком давно ее знаю, вот и замечаю такие вещи. Ее дочь Присцилла живет в Калифорнии и писем матери никогда не пишет, хотя время от времени присылает ей открытки — дешевенькие, с плохой печатью, — и я вслух читаю их Хоуп, позволяя себе в нужных местах делать маленькие поэтические вставки.

Но делать это я должна очень осторожно — Хоуп моментально догадывается, когда я начинаю нести слишком много отсебятины. Догадывается — но все открытки от дочери бережно хранит в коробке из-под обуви на дне своего гардероба. Если б только Присцилла знала, как много значат для матери даже такие короткие послания! Возможно, тогда она бы чуть больше задумывалась над тем, что пишет.

Том, разумеется, ко мне приходил. Один. Его жена никогда меня не навещает, и дети тоже. Должна сказать, я вовсе их не виню: с какой стати в такой чудный весенний день кто-то должен сидеть здесь со мной, если можно поехать погулять или навестить родных? Том хотел забрать меня и прокатиться со мной на машине, но я не решилась оставить Хоуп, зная, что взять нас обеих Морин Тому ни за что не позволит. Так что мы остались. Ели принесенный Томом шоколад и наслаждались цветами — и, что особенно приятно, цветы были не такие, какие он приносит обычно, а чудесные крупные лилии, у которых такой сладостный аромат. И я была очень рада, что они и Хоуп доставляют не меньшее удовольствие, чем мне.

Дни праздников — это всегда лишние хлопоты для персонала «Медоубэнк» и, конечно, дополнительная уборка. Слишком много народу приходит и уходит, слишком много суеты, слишком много неоправдавшихся надежд. Сиделки раздражены, персонал кухни тоже — они устали от тщетных попыток приготовить «праздничный обед» при таком жалком бюджете. Среди обитателей дома то и дело вспыхивают приступы ревности, гнева и просто дурного настроения.

К миссис Суотен, разумеется, пришли родственники. Они регулярно ее навещают, и миссис Суотен любит по этому случаю принарядиться. А теперь она всячески привлекала к себе внимание, во весь голос повторяя, что скоро к ней приедут дочь, зять-бухгалтер и двое очаровательных внуков, Лори и Джим, а потом они все вместе поедут на автомобиле «Вольво» в парк, будут там пить чай с пшеничными лепешками и любоваться весенними цветами.

Миссис Суотен говорила все это с откровенным затаенным злорадством, что обычно свойственно человеку, который прожил здесь всего год и еще верит, что повышенное внимание со стороны любимых родственников будет продолжаться вечно. Мы-то — да и все остальные, собственно, — хотя прекрасно понимали, что это не так, но тем не менее голодными глазами смотрели вслед уходящей миссис Суотен, давя в душе жестокую зависть при виде ее розовощеких внуков, выглядывавших с заднего сиденья автомобиля.

Ну и, конечно же, после визита родственников миссис Суотен наша миссис МакАлистер надела пальто, шарф и перчатки и, подхватив ридикюль, отправилась в вестибюль — ждать. Нам не полагается без причины болтаться в вестибюле, но миссис МакАлистер каждый раз так поступает, если к кому-то приходят гости, и упорно твердит, что должна ждать здесь, потому что вот-вот приедет ее сын Питер и заберет ее домой.

Мы много чего слышали о Питере МакАлистере, только не всему из этого стоит верить. Пока я живу в «Медоубэнк», Питер успел побывать и банкиром, и ученым-химиком, и полицейским, и модельером, и командующим военно-морским флотом, и учителем латыни и греческого в средней школе Сент-Освальдз, но никто из нас, даже те, что прожили в «Медоубэнк» дольше всех, не помнят, чтобы хоть раз его видели.

Сиделки давно уже бросили попытки объяснить миссис МакАлистер, что ее сын семь лет назад умер от рака простаты, обычно они разрешают ей просто сидеть у входной двери сколько угодно и ждать, позаботившись, чтобы она им не мешала.

На этот раз, однако, все вышло иначе. Если бы внизу дежурил кто-нибудь другой — Крис, например, или Хелен, — они бы, конечно, позволили миссис МакАлистер сидеть там, но, как назло, дежурила эта новая девица, Лоррен. Ее Морин назначила. Лоррен у нас недавно, но уже совершенно ясно, что она всегда целиком и полностью будет на стороне начальства. Грубая девица — но только не с Морин. А Морин, стоило ей занять должность управляющей, сразу же развила бурную деятельность, произвела массу перестановок среди персонала, однако ее удивительная энергия столь же быстро и угасла. Теперь Морин довольно часто отсутствует, а Лоррен, которую она постоянно вместо себя оставляет, старается не перегружать себя работой — каждые десять минут она устраивает себе перекур, а с нами, обитателями дома, разговаривает таким резким тоном — если, конечно, вообще снисходит до разговоров с нами, — что это граничит с оскорблением.

Честно признаться, миссис МакАлистер порой и нам всем действовала на нервы. Впрочем, ее-то, бедняжку, трудно было в этом винить — ей уже девяносто два, она здесь старше всех, и, к сожалению, в голове у нее полнейшая неразбериха, хотя физически она гораздо здоровее и крепче, чем мы с Хоуп, вместе взятые. И потом, стоит ей оказаться рядом, тут же начинают пропадать всякие вещи: шоколадки, очки, одежда, зубные протезы. Крис как-то рассказывал мне, что нашел у нее под матрасом четырнадцать штук двойных зубных протезов, два сплющенных пончика, пакет печенья «Йоркширская смесь», полпакета низкокалорийного шоколада, плюшевую панду, несколько военных медалей, явно принадлежавших нашему немцу, мистеру Брауну, и зеленый резиновый мячик, принадлежавший нашей домашней собачке.

Крис, разумеется, никому из руководства приюта ни слова об этом не сказал. Просто потихоньку вернул все вещи владельцам, а про себя решил непременно время от времени проверять, что там еще скопилось у миссис МакАлистер под матрасом. Но я подозревала: если Лоррен заметит что-то подобное, то уж она бедной старушке этого с рук не спустит. Вот и на этот раз она, разумеется, не допустила пресловутого «несанкционированного пребывания» миссис МакАлистер в вестибюле.

— А теперь, дорогуша, вернитесь в свою комнату, пожалуйста! — велела она старушке. И резкий звук ее голоса долетел даже до нашей комнаты, где мы с Хоуп сидели в креслах у окна — я в инвалидном, а Хоуп в своем любимом и очень удобном, с высокой спинкой, как в рубке самолета «Шэклтон»,[101]— и лакомились шоколадками, принесенными Томом, наслаждаясь теплым весенним солнышком. Крис протирал рядом с нами окно и что-то тихо насвистывал себе под нос.

— Ступайте немедленно к себе! — донеслось до нас из вестибюля. — Никто за вами не приедет! Я не могу допустить, чтобы вы тут сидели весь день!

Миссис МакАлистер что-то ей ответила, но еле слышно, и мы прислушались.

— Но Питер всегда приезжает по четвергам, — говорила она (сегодня было воскресенье). — Он ведь сюда из Лондона едет, а это так далеко. И потом, он очень занят — он ведь финансовый директор, знаете ли. А сегодня он как раз собирался забрать меня домой…