Книга Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева

Ключ скользит ниже, ниже, ниже…

И в этот момент распахивается дверь. Рита жадно тянется к свету. Впитывает, вдыхает, втягивает его, как угоревший человек вдыхает и втягивает свежий воздух после печного чада.

Вестник жмурится, пытаясь рассмотреть того, кто стоит в дверях.

Виктору тоже нелегко сориентироваться сразу. В эллинге темно, и он с трудом различает силуэт Вестника под нависшим носом одной из яхт.

Вестник успевает опомниться первым. Рита чувствует, как тяжелая головка ключа отпускает ее бедра, видит, как ключ взлетает вверх; переводит взгляд на пришедшего и вдруг понимает, что это Витя. Витя, который делает шаг в темноту. Витя, навстречу которому летит тяжелая булава разводного ключа.

Вестник быстр, решителен и точен в движениях. Ключ нацелен точно в голову.

«Я сама, сама вложила ему в руки ключ», — думает Рита и закрывает глаза. И это странно, потому что она словно раздваивается: одна Рита думает и закрывает, а другая кричит во всю силу легких, и смотрит прямо перед собой, и видит, как Витя, стоящий у двери, поднимает правую руку и включает свет. Десяток ярких ламп вспыхивает под высоким потолком, и этот внезапный световой удар и резкий Ритин крик заставляют Вестника дрогнуть. Он промахивается. Ключ попадает Виктору не в голову, а вскользь по руке.

Рука немеет и наливается тяжестью.

Виктор видит перед собой высокого худого мужчину, темноволосого, с тяжелым взглядом и широкими, как плавники, ладонями, выглядывающими из рукавов длинного черного пальто. За ним, на полу, он видит Риту. Она лежит, опираясь на локоть, и среди всех этих яхт она похожа на русалку с изогнутым и бесполезным на суше хвостом.

Рита хочет встать, но к больной ноге словно привязано раскаленное пушечное ядро, или, вернее, сама нога превратилась в ядро, не дающее сбежать кандальнику.

Виктор осторожно пробует пошевелить рукой: все цело, это только синяк, но в его интересах, чтобы противник подольше об этом не догадывался. А Михаил говорит — громко, так что голос его эхом отскакивает от потолка:

— А вот и муж. Рита, дорогая, проси развода.

Его глаза намертво вцепляются в фигуру Виктора.

— Проси развода, я сказал!

Михаил пинает Риту, каблук его ботинка попадает по груди, и Рита вскрикивает. Виктор бросается вперед, Вестник, который выше его почти на голову, бьет сверху вниз сцепленными руками, но Рита исхитряется дотянуться до него кончиками пальцев, хватает за край штанины, впивается ногтями, которые ломаются, выворачиваются, и пальцы под ними начинают кровить. Удар проходит мимо. Вестник стряхивает Риту с ноги, как собачонку. Противники сталкиваются, меняются местами. Теперь Вестник стоит у двери, а Виктор и Рита оказываются рядом. Рита плачет от счастья, потому что это — освобождение, и хочется, чтобы оно длилось вечно.

Вестник наклоняется и поднимает с пола разводной ключ. Потом закрывает дверь и выключает свет. Рита и Виктор слепнут. Рите хочется схватить мужа за ногу, чтобы чувствовать, что он здесь, но она сдерживается. Схватить его — значит лишить себя шанса устоять против гнусной летучей мыши.

— Или не надо развода? — распевно спрашивает Вестник. Судя по голосу, он все еще там, у двери, но Рита боится в это верить. Ей кажется, Вестнику нельзя доверять даже в очевидном.

— Пусть не будет развода, — сообщает Вестник. — Пусть ты будешь вдовой, Маргарита. Тут недалеко прорубь. Думаю, если подтолкнуть багром, течение подхватит, да? К весне, может быть, найдут. Кстати, о проруби. Тут такое купание на Крещение, мммм… Рита, мы просто обязаны съездить. Чистый выходишь из проруби, как новорожденный. И на душе так спокойно. Просто отпущение всех грехов.

Голос кажется ближе. Словно Вестник подбирается к ним маленькими шажками.

На Риту накатывает ужас. Она и без того в панике от боли и вынужденной слепоты, но это совсем другой ужас, будто чей-то чужой. Это боится Вестник. Рита знает: он разговаривает только потому, что хочет запугать их. Никто никогда не бил его, и Вестник боится удара.

Виктор бьет его по челюсти слева. Михаил поднимает руку с зажатым в ней ключом, но Виктор уже вцепляется в запястье, его пальцы, словно когти, вонзаются в мягкое сплетение жил и вен под ладонью, рука становится теплой и слабой, ключ падает из нее на пол.

Михаил чувствует нарастающую панику. Он дерется впервые в жизни и не готов к боли. Он привык лишь сламывать сопротивление слабых. А Виктор вспоминает давно забытое ощущение опьянения силой и яростью. Двенадцать лет. Деревня. Стычки с местными. Он не всегда победитель. Но никогда — сломленный или окончательно побежденный.

И вот этот длинный и темный червяк, предпочитающий темноту, извивается под ним, и Виктор сжимает руки на его горле, но не может сжать до конца.

Это стоп-кран. Поезд не может ехать дальше. Сейчас, с руками на горле живого существа, он как тот насильник из леса. Насильник, который не может считаться человеком.

К горлу подкатывает тошнота. Руки ослабевают. Когда Виктор приходит в себя, под ним уже никого нет. А впереди, во тьме, — мычание зажатого рта и удаляющийся шорох.

Виктор бросается вперед, но перед ним только яхты, только их жесткие подпорки. Он не может вырваться из заколдованного леса, в котором высокий темный мужчина начинает душить его жену. Ее ладони хлещут по полу влажными русалочьими хлопками.

Пьяная Смерть хохочет, потому что знает: Виктор, ее победитель, — следующий.

3

Саша слушается. Она идет к заснеженной скамейке и проводит по ней рукой. Старая вязаная перчатка сразу промокает, пальцам становится прохладно и немного щекотно.

Саша садится на скамейку и прячет руки в рукава.

Отраженное от снега солнце заставляет ее по-кошачьи жмуриться.

Где-то там, в нескольких десятках шагов, решается судьба ее родителей, но ей велели ждать в безопасности. Саша подчиняется. Ей нравится ощущение неответственности, которое появилось в ее жизни вместе с отцом.

Это гораздо более надежное ощущение, чем то, которое было при Черепаховой Кошке. Саша даже понимает, почему: ведь Кошка — только проекция на холсте. В слове «проекция» Саше чудится что-то техническое или, в крайнем случае, психиатрическое.

Надо бы разобраться, кто проецирует и зачем. Кто наслал на нее Черепаховую Кошку и заставлял Сашу играть в бродячем марионеточном театре.

Она тянется за куском шелка, где нарисована комната с неошкуренной деревянной рамой, но его нет в воображаемой мастерской. Все верно: декорация осталась на крыше, там, куда упал папа.

Саша мысленно отправляется обратно и видит запыленную скомканную ткань на грязном полу чердака. Она бережно расправляет ее и рассматривает. Кошки нет на подоконнике, зато художник там. Комната освещена очень ярко: горит не только рабочая лампа, но и люстра под потолком, и становится понятно, что художник — женщина. На ней черные брюки, черная водолазка с глухим воротом, и волосы ее острижены коротко и выкрашены в черный. Саша вглядывается в ее лицо. Женщина кажется знакомой.