Книга Айза - Альберто Васкес-Фигероа

— У нас больше нет «оливы», — заметил Себастьян. — Мы никогда не сможем вернуться на Лансароте.

— Может, вернетесь, а может, и нет, — согласился Акилес Анайя. — Но остров всегда будет вашей оливой, и вам никогда не удастся пустить корни в другом месте: негр останется негром, сколько бы молока матери ни высосал…

— А у болтливого льянеро — в голове солома, сколько бы зерна он ни съел… — ехидно добавила Селесте Баэс. — Чертов старик, испортил праздник! Не удалось, видите ли, вогнать людей в печаль… Естественно, что они тоскуют по своему острову. Кем бы они были, если бы не тосковали… но сейчас у них есть место, где можно жить и где их ценят, а скоро у них будет еще и корабль, чтобы объехать свет.

— Вот это-то меня и пугает.

Это впервые за весь вечер открыла рот Аурелия, потому что почти с того самого момента, как они приехали в льяно, она превратилась в молчунью, которая со временем замыкалась в себе все больше и больше. Казалось, что ее — ту, что была душой семьи и в Плайа-Бланка даже стала учительницей, наставницей и советницей большей части деревни, — вдруг покинули силы. Может быть, ей не хватало поддержки мужа, а может, непривычная обстановка — природа, люди и животные — выбила ее из колеи.

Возраст, образ мышления и образование не позволяли ей пропустить через себя бессчетное число событий, обрушившихся на их семью менее чем за год. Она все еще часто просыпалась по ночам, испытывая желание прижаться к Абелаю Пердомо, и обнаруживала, что находится за тысячи километров от дома, во враждебном мире и в пустой кровати.

Ветер, пыль, засуха, звери, дождь, молнии и оружие — все это порождало в ней тревогу, а сейчас ей не давал покоя каркас воображаемой шхуны, на которой ее дети мечтали отправиться на поиски приключений по неведомым рекам, сельвам и морям.

— Я думал, ты согласна с тем, что самое лучшее — вернуться в море, — заметил Асдрубаль. — Что заставило тебя изменить мнение?

— Не то чтобы я изменила мнение, — уточнила мать. — Я по-прежнему считаю, что море — для нас самое лучшее, но, как я поняла, оно слишком далеко. И оно не наше. Ничего общего с морем Лансароте.

— Там вода, там волны, там рыба… — уточнил Асдрубаль. — И мы знаем, как в нем жить. Папа, дедушка и все поколения Вглубьморя нас этому научили. Вот почему корабль так важен: он предназначен не для того, чтобы зарабатывать на жизнь, а для того, чтобы жить.

— И ты хочешь, чтобы мы превратились в бродяг?

— А разве мы сейчас не бродяги — без кола и двора? — Асдрубаль раздраженно махнул в сторону шхуны. — Можешь быть уверена, когда она поплывет по морю, ни Себастьян, ни я не позволим, чтобы вы голодали, и люди не будут смотреть на нас как на бездомных нищих. Это, что ли, тебя пугает?

Мать медленно покачала головой, не сводя взгляда с догоравшего костра.

— Нет, — проговорила Аурелия. — На самом деле меня пугает, что я часто не узнаю ничего из того, что меня окружает. — Она вздохнула и тяжело поднялась на ноги. — Даже своих собственных детей. — Она махнула рукой, словно желая отстранить все это от себя. — Я устала, — сказала она. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Братья проводили ее взглядом, пока она не скрылась в доме, только Себастьян упрекнул Асдрубаля.

— Ты был чересчур суров с нею, — сказал он. — У нее и так слишком много забот, а тут еще ты нападаешь.

— Я не нападаю, — уверенно ответил тот. — Единственное, чего я хочу, — это чтобы она как-то откликалась на перемены. Она нужна нам, как и раньше.

— Смерть папы была слишком сильным ударом.

— А для нас разве нет? — удивился Асдрубаль. — Я понимаю, что это было ужасно, но ведь жизнь продолжается, а если она сдастся, то увлечет нас за собой, и мы уже будем не семьей, а всего лишь двумя братьями и одной сестрой, и каждый будет тянуть в свою сторону.

— Это всегда так, — вмешалась Селесте Баэс. — Такова жизнь.

— Ну, а я не хочу, чтобы у нас было так, — твердо сказал Асдрубаль. — Слишком уж это горько: пережить столько бед и такую трагедию, чтобы в итоге растаять, словно кусок сахара! Столько смертей, чтобы потом только обмениваться открытками на Рождество! Нет! — решительно сказал он. — Всё, что мы перенесли, будет иметь смысл, если мы будем держаться вместе, но обернется несчастьем, если приведет нас к разлуке.

— Мы никогда не расстанемся.

Это был голос Айзы, той Айзы, которая сама на себя была не похожа, словно ее устами говорил кто-то другой.

— Мы никогда не расстанемся, — повторила она, в то время как остальные молча смотрели на нее. — Мы и дальше будем все вместе, хотя часть Пердомо Вглубьморя навсегда останется здесь.

— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовался Себастьян.

— Не имею ни малейшего представления.

— Очень остроумно! Чем не пойми что говорить, лучше бы уж промолчала. У меня нет настроения разгадывать шарады.

— Мне жаль.

Девушка встала, едва слышно прошептала «Спокойной ночи» и вслед за матерью скрылась в доме.

Себастьян повернулся к оставшимся и бессильно развел руками.

— Теперь вот и я опростоволосился, — сказал он. — И тоже выражаю сожаление, потому что предполагалось, что это будет праздник, но, наверно, мы все перенервничали. Пойду-ка я спать.

Он встал, и Акилес Анайя последовал его примеру.

— Я тоже валюсь с ног от усталости, — признался он. — Я уже давно привык ложиться спать с курами и просыпаться по первому крику петуха. Завтра у меня будет ломить во всем теле, будто я побыл соломой в тюфяке шлюхи.

Вот так получилось, что Селесте и Асдрубаль остались вдвоем, и это случилось впервые, поэтому она разволновалась, и рука у нее чуть заметно задрожала, когда она наливала себе полный стакан рома. Она перехватила взгляд парня и кивнула:

— Да. Я знаю, что слишком много пью. Но, как сказал Себастьян, предполагается, что это праздник.

— Почему вы это делаете?

— Пью? — Она пожала плечами. — По той же причине, что и все: мне это нравится. — Она посмотрела на огонь сквозь стакан. — Возможно, однажды, когда доживешь до моих лет, ты это поймешь.

— Я знаю людей, которые пьют и в двадцать лет, а вот мой дед умер в восемьдесят и никогда не пил. Дело не в возрасте.

— Я знаю. Дело в темпераменте. Но я не алкоголичка, просто зачастую мне нечем заняться.

— Вы чувствуете себя одинокой?

— Как священник на карнавале.

— Почему вы больше не вышли замуж?

— Потому что пинки и оплеухи забавляют только в цирке.

— Мой отец ни разу не поднял руку на мать.

— Возможно, она ни разу не напросилась.

— А вы напросились?

— Может быть…

Селесте Баэс замолчала, припоминая, сколько раз она нарочно злила Мансура Тафури, потому что брак с турком был всего лишь способом наказать себя за то, что она позволила отнять у себя ребенка. Смерть младенца была преступлением, она считала себя соучастницей, и, хотя в те времена ей не хотелось себе в этом признаться, терпя оскорбления, унижения и побои этого подонка, она всего лишь пыталась искупить свою вину.