Книга Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста

– Марш вперед! Вперед на бой! Женщины-солдаты! Гром лихой зовет нас в бой! Вздрогнут супостаты! – как пароль, пропели «солдатики», и Звягинцев узнал сестер Поляковых.

Через час он сменился и сразу же побежал разыс кивать Веру и Марию. Ему подсказали, что они помогают раненым. В Никольской башне Кремля в офицерском клубе был развернут полевой лазарет.

В гулком зале Собрания вестовой зачитывал раненым последние новости из военного округа:

– Господа, полковник Руднев призвал спасти исторические памятники и святыни Кремля и прекратить избиения мирных жителей! Завтра в пять утра к воротам подойдут парламентеры от Берзина, в полдень здесь будет рабочий комитет! Господа, призываю вас сохранять спокойствие и выдержку…

Звягинцев прошел по рядам из коек, выискивая сестер Поляковых среди санитаров и добровольных помощников. Красивая сестра милосердия величаво поднялась к нему навстречу и посмотрела ласково и пристально, точно вбирала его в свои бездонные зелено-карие глаза, казавшиеся еще ярче от строгого белоснежного убора.

– Земной поклон, – прошептала она. Звягинцев коснулся губами руки Камы.

Рядом с ней появились сестры Поляковы.

– Как хорошо, что вы здесь! Нам нужна ваша помощь, – громко и четко произнесла Мария.

Она была в белоснежной гимнастерке с золотыми пуговками и накладными карманами, скрывавшими девичью грудь. Напускные темно-синие шаровары перехвачены широким черным поясом и заправлены в козловые сапожки, но узкая талия и грация выдавали в ней девушку.

– Юнкер, проводите нас до алмазной комнаты… – сказала Вера.

Она была чуть ниже сестры и несколько красивее, но нежный девичий лик почти растаял за напускной воинской суровостью.

– Почту за честь! – кивнул Звягинцев.

Кама накинула шубку из черного соболя, сестры одели шинели. Все четверо вышли во внутренний двор и, миновав службы, прошли по парадной лестнице Большого дворца и спустились в подвал. Кама шла впереди, точно уже знала дорогу в царскую сокровищницу. По узким подземным галереям они добрались до кладовой в подклети старинной церкви. Вера и Мария зажгли свечи. В подвале громоздились беспорядочно сдвинутые и набросанные друг на друга большие дощатые ящики с клеймами.

– Господа, сюда нельзя! Вы не смеете! – в подвал, едва поспевая на подагрических ногах, скатился старик с висячими «польскими» усами. – Здесь находится все золото России, золото Кремля!

– У нас есть предписание Рябцева, – Вера протянула листок с печатью и подписью полковника.

– Мы возьмем только то, что нам принадлежит! – отрезала Мария.

– Нет, я не могу допустить… – плакал старик, предписание плясало в его руках. – Для этого необходима как минимум подпись Керенского!

– Ваш Керенский бежал, у власти теперь человек с ружьем, стреляющая машина, – отрезала Мария.

– Вы только не мешайте нам! – мягко попросила Кама.

Звягинцев раскрыл дощатый сундук, на который указала Кама, и вынул из груды золотых и серебряных вещей равносторонний крест-ковчег. Он искрился уральскими самоцветами, и на нем не было привычной фигурки, изображающей распятие.

– В этом мощевике – истинная мощь, – сказала Кама. – Когда-то я передала его старцу Григорию… Теперь пришло время освободить его силу.

Они поднялись из подвала наверх по винтовой лестнице и попали в одну из «домашних» царских церквей. Жемчуг окладов и целые созвездия свечей едва просвечивали сквозь сизую дымку ладана, слоистая пелена скрывала очертания церкви, и она показалась Звягинцеву пустой, но это было не так: на каменном полу перед иконой Георгия Победоносца простерся монах. Белый конь Змееборца лебедем плыл в сиянии лампад, витязь задумчиво трогал копьем золотистую змейку. Монах приподнял голову от пола и вдруг вскочил на четвереньки.

– Прочь, ведьмища! Бесовица треклятая… – завопил он. – Срамная баба!

Кама вскинула руки, словно творила вокруг его головы обережный круг. Монах забился в припадке падучей. Его протянутая для крестного знамения рука сложилась в судорожный кукиш.

– Подойдите сюда, – не глядя на инока, позвала Кама Николая и девушек. Они встали молчаливым полукругом вокруг блистающей золотом иконы.

– В очень давние времена змея олицетворяла собою Великую Богиню, Безмолвную Природу, Кибелу-Кобь. Мужчина-воин на белой кобыле бьет ее копьем. Почему такая ненависть к Великой Матери?

Ответом ей был скрежет зубов и глухой лай; это скрученный в дугу монашек изрыгал страшные ругательства.

– Вот так и проклинают Ее святоши и Ей же молятся! – печально улыбнулась Кама. – И любят, ненавидя! И взывают, проклиная, и называют порочным собственное зачатие и святыню материнского лона!

– А сами-то откуда взялись? Не из тех ли ворот, что и весь народ? – грубовато рассмеялась Мария.

– И пока не поклонится русский человек Земной Матери, Любви великой и кровному братству, не будет в русских душах ни силы, ни счастья! – проговорила Кама. – Отнесите крест в госпиталь, – приказала она сестрам Поляковым. – Мощью земной можно врачевать самые глубокие раны. Тех, кого вам удастся поднять к утру, выведите за стены, остальных не спасти от расправы.

Девушки-солдаты ушли. Кама и Звягинцев вдвоем поднялись на галерею церкви Иоанна Лествичника. В просветах арок недвижно застыли колокола. Кама по именам называла великие голоса Кремля: Реут, Медведь, Красный, Голодарь, Лебедь, и колокола отзывались ее голосу тихой дрожью. Звон расходился кругами над темной и тихой Соборной площадью.

Они прошли несколько узких крутых лестниц-переходов и поднялись на столп Ивана Великого. Над ними клубилось облаками ночное небо, внизу залег ночной ощетинившийся город. Проснувшиеся галки шумным табором поднялись в небо и черными угольями рассыпались по золоченым карнизам Успенского собора.

Кама оперлась о барьер верхней площадки. Ее глаза были закрыты, и тело, казалось, внезапно обрело упругость полета. Волшебное лицо светилось ярко и ровно, как подтаявшая восковая свеча с упавшим внутрь фитильком. Нежный лик с яркими губами был загадочно-отрешенным и чувственным, точно у васнецовской Дивы-Птицы. Николай снял фуражку и остался стоять с обнаженной головой, ожидая, что скажет она, а может быть, в ее глубоком молчании и в опущенных долу глазах он прочтет то, что свершится уже сегодня, и все с тем же молчаливым поклоном примет свою участь.

– Если хочешь, уйдем со мною.

– Я остаюсь! – ответил Звягинцев.

– Иного ответа я и не ждала. – Она взяла его лицо в свои теплые ладони и, почти касаясь губами его губ, прошептала: – Льется кровь, и больше нет надежды. На этой войне не будет правых и виноватых, поэтому ты не должен никого убивать. – Ее голос, низкий и звучный, вызывал в нем звонкую дрожь. – Завтра будет бой; беспощадный и лютый. С одной стороны будет горстка русских мальчиков, верных долгу и присяге: с другой – обозленные, черные от фабричной копоти рабочие. Победители зальют кровью Кремль, пощады не будет никому. Те, кто примет условия плена, будут разоружены и расстреляны, всех не сдавшихся и утаивших оружие тоже расстреляют. Я не смогу спасти тебя, но могу спасти твое оружие, твою саблю.