Книга Маскарад со смертью - Иван Любенко

– Да что же это такое, Ефим Андреевич, сколько же мне терпеть эти издевательства? – обиженно прогнусавил коллежский секретарь, пытаясь получить поддержку начальства.

– А я всегда вам говорил, что напрасно вы ссоритесь с Климом Пантелеевичем. Ничего хорошего из этого не выйдет. Вам, Антон Филаретович, как и мне, от дружбы с господином Ардашевым одна только польза. – И, обращаясь уже к самому присяжному поверенному, в теплой, товарищеской манере добавил: – Видите, Клим Пантелеевич, такая вот катавасия приключилась – сплошной лавиринф[6]. Без вашей помощи нам никак не обойтись. Так уж не обессудьте, помогите старику спокойно до пенсии доработать.

– Я очень сожалею, но в интересах дела позволю себе на ваши вопросы не отвечать, поскольку это может повредить расследованию и преждевременно раскрыть мои планы. Но взамен этого я дам одно обещание: не позднее послезавтрашнего вечера я берусь представить вам человека, который отравил французов в поезде, задушил господина Жиха, ну и, в конце концов, вчера между восемью и девятью часами вечера совершил это тяжкое преступление. Естественно, я препровожу это всеми необходимыми доказательствами вины названного злоумышленника. Поверьте, я сделаю все, чтобы он не сумел уйти от заслуженного и справедливого возмездия. Однако я не собираюсь претендовать на лавры разоблачителя. Вам достанется право первым сообщить как своему начальству, так и вездесущим газетчикам об удачно законченном расследовании серии убийств, потрясших город. Итак, принимаете ли вы мои условия? – Поигрывая калейдоскопом, адвокат ожидал ответа.

В комнате воцарилось неприятное молчание. Первым не выдержал Каширин:

– Но отравителем французских ювелиров является покойный ныне артист Варшавского театра Аполлон Абрашкин. А его, как следует из показаний Евсеева, убил Рамазан Тавлоев. Вам также известно, что в убийстве Жиха подозревается все та же шайка во главе с почтмейстером. И с какой это стати мы должны верить вам, а не следствию…

Закончить коллежскому секретарю не дал Чебышев:

– Да и откуда, Клим Пантелеевич, мы можем знать, что вы не ошибаетесь в своих предположениях? Ведь дело по убийству Жиха уже направлено в суд и завтра начнутся слушанья. Знаете, я очень уважаю ваши методы расследования, но ведь, как говорится: «и на старуху бывает проруха». В случае вашего просчета мы потеряем время и в результате этого упустим убийцу, – торговался следователь. – Вот если бы у вас имелись какие либо доказательства, подтверждающие правильность ваших версий и вы могли сейчас их нам представить, тогда, вполне возможно, мы и согласились бы принять названные условия.

– Ну хорошо. Как вы помните, из письма, переданного мне через нотариуса, следует, что господин Жих купил у лица, выдавшего себя за курьера фирмы «Бушерон», некоторое количество брильянтов, не так ли, Ефим Андреевич?

– Да, да. Вы же мне это посланьице и передали…

– А где же, позвольте вас спросить, находятся эти драгоценности?

– Ну, возможно, у этой, как ее… у вдовы, – попытался быстро сориентироваться следователь.

– Нет, господа. Камни, принадлежащие семье Жих, спрятаны здесь. – Ардашев отвернул крышку трубки калейдоскопа и высыпал в ладонь целую горсть обработанных алмазов. – Из-за этих бездушных кристаллов убили отца и сына Делавинь, господина Жиха, артиста Абрашкина и бедолагу Савелова. Правда, злоумышленник недооценил выдумку провизора и не заметил расставленный мною капкан… Я попрошу вас сохранить этот факт в тайне до послезавтрашнего вечера, и, пожалуйста, не забудьте составить опись полученных брильянтов. Ну а после изобличения преступника потрудитесь передать драгоценности вдове – Кларе Сергеевне Жих. Надеюсь, теперь мои условия приняты?

Потрясенные холодным блеском камней, полицейские чины онемели и, точно китайские болванчики, согласно закивали головами.

– Вижу, мы договорились. Ну а я вынужден откланяться. Хотелось бы надеяться, что вчера вечером калейдоскоп сделал завершающий поворот и выбросил свой последний смертельный узор.

41

Дорога на эшафот

I

Дело по обвинению банды Расстегаева слушалось в Ставропольском окружном суде коллегией из двенадцати присяжных заседателей. У дверей дежурил усиленный наряд городовых. Избранная публика пускалась в зал только по билетам, и за неимением свободных мест многим пришлось довольствоваться ожиданием новостей в узких коридорах казенного здания. Представители самых известных дворянских и купеческих фамилий с нетерпением ожидали начала процесса.

Адвокатам надеяться на удачу не приходилось. Все подсудимые, за исключением Полины Воротынцевой, так до сих пор и не выговорившей ни единого слова, вину свою признали полностью и в содеянных преступлениях раскаялись без остатка.

В сопровождении конвоя в зал ввели подсудимых. Облик этих людей говорил сам за себя: Евсеев за время следствия отрастил усы и бороду и, облаченный в серый арестантский халат и обутый в деревянные тюремные сандалии, с православным крестиком на шее, смотрел на происходящее отрешенно-непонимающим взглядом и беззвучно молился, едва шевеля губами; Расстегаев представлял собой жалкое и трусливое существо, когда-то пребывавшее чиновником высокого полета. Небритый, в чужом грязном картузе и рваном сюртуке, бывший почтмейстер походил на бездомного опустившегося бродягу. Он все время смотрел в пол, боясь встретиться глазами с теми, кого еще несколько недель назад называл друзьями, приглашая на день рождения жены, или расписывал пулечку под дегустацию нежного бордо. Вчерашние приятели превратились в злорадно-любопытствующих наблюдателей его унижения. Они с довольным и в то же время осуждающим видом покачивали головами, припоминая подсудимому времена его счастливой и роскошной жизни. И лишь один человек заслуживал уважения и вызывал интерес у всей этой серой обывательской массы – Полина Воротынцева. Ее длинные густые волосы нежно обнимали плечи, укрытые простой белой косынкой с незатейливым узором. Легкая голубая сорочка и широкая темная юбка до пят не могли скрыть очарования стройной фигуры. Окинув зал презрительным и надменным взором, она заняла место за ограждением.

Как есть в России намоленные веками старые церкви, в коих царит ощущение легкости и светлого, парящего добра, так в противовес им существуют и залы судебных заседаний, отяжеленные сгустком наговоренной порчи, человеческого гнева и не отпущенных грехов. Стены, пол и потолок этой большой комнаты вместили в себя весь нерастворимый груз людского страдания, опутавшего невидимыми тенетами окружающее пространство.

Председательствовал на процессе судья Гриневицкий. Накрахмаленный воротник, казалось, поддерживал жилистую, уже в морщинах судейскую шею, а желтое, измученное желудочными коликами лицо спряталось за натянутой маской служебного безразличия. Глубоко посаженные глаза служителя Фемиды потерялись за серебряным пенсне. Широкий мясистый нос, сплошь покрытый тонкими красными, паутинообразными прожилками, явно свидетельствовал о пагубном пристрастии к пьянству. Судью мучило похмелье, и, налив из графина стакан воды, он сделал несколько жадных, нервных глотков, отчего кадык судорожно заходил взад и вперед. Мучения добавлял и застарелый геморрой, из-за которого Кондратий Поликарпович беспрестанно ерзал в высоком резном кресле. Но пора было открывать заседание, и, наскоро исполнив формальности, председательствующий дал слово товарищу прокурора уголовного департамента господину Трепачко.