Книга Орден для поводыря - Андрей Дай

– А коли побегут? – улыбнулся, наверняка вычислив мою игру, дипломат.

– А и пусть, – улыбнулся я в ответ. – Дорога туда одна. А отправятся в Китай, так тамошние киргизы найдут им применение…

– Штаб жандармского корпуса по Западной Сибири не возражает против перемещения ссыльных на удаленные земли под гражданским правлением, – добавил штабс-капитан.

– Только дозволено ли будет государем… Это ведь его земли, – пробурчал недоверчиво старший советник.

– Здесь всюду его земли! – верноподданнически воскликнул Платонов. – И он здесь всему хозяин.

– Превосходно, господа, – обрадовался нашему единодушию барон. – Пусть секретарь оформит это в форме прошения на высочайшее имя. Я беру на себя труд в доставке его по назначению. Думаю, государь прислушается к общему мнению столь уважаемых господ сибирских начальников.

– А что на это скажет Александр Осипович? – живо поинтересовался младший советник, поглядывая на меня маслено поблескивающими глазками.

– Вряд ли он будет против, – скучающе выговорил я. – Ему тоже нужно куда-то девать из батальонов неблагонадежных солдат. А там, на Чуе, кто-то должен в крепости служить.

– Вот завтра генерал-губернатор прибудет в Барнаул, мы его и спросим. – Фрезе, похоже, решил перехватить у меня инициативу и выдать идею за свою. Чему я только рад был.

На этом первое и последнее заседание комиссии было завершено. Судьбами мастерового, отомстившего управляющему завода за побои, дурачка Ванечки и пьянчужки, взятого приятелями «на слабо», больше никто не интересовался. Не тот уровень. Если нет заговора, поджоги – скучная бытовуха.

Придержав штабс-капитана за локоть, я тихонько порекомендовал ему прекратить следствие в отношении Бутковского. Дурачок – что с него взять? А бумаги пусть в архиве у жандармов лежат. Мало ли что. Уж слишком как-то странно на меня Платонов посматривал…

Потом уже, в Каинске, на ужине у судьи Петра Даниловича Нестеровского, промелькнула фраза в разговоре, наводящая на мысли…

Дорога тяжело ему далась. Старый судья похудел, осунулся, и седые бакенбарды стали как-то особенно сильно выделяться на лице. Словно застывшая мыльная пена… Что поделать, у меня было мало времени и множество дел. И так ради телеграммы для будущего компаньона пришлось сделать крюк – поехать из Барнаула через Колывань, а не более коротким маршрутом от Медведской на Легостаево и далее на Томск. К чести пожилого чиновника сказать, он не медлил и дня. Телеграфировал в губернскую столицу о том, что согласен с моими планами, и уже следующий день встретил в пути.

Я планировал побыть в Томске хотя бы неделю. Не вышло. Целые сутки просидел в Колывани в ожидании льда. Много общался с местным купечеством. Наблюдал за отправлением обоза в Каинск с разобранной паровой тридцатисильной машиной. Ерофеевы все-таки решились механизировать свои фабрики. Я был за них искренне рад, но время утекало, как песок сквозь пальцы. К Рождеству мне нужно оказаться в Санкт-Петербурге, очень важно заехать прежде в Томск, и ожидание на берегу Оби оказалось настоящим испытанием для нервов.

Всегда уважал пунктуальных людей. Мне кажется, умение приходить к назначенному сроку – признак некоей дисциплины разума. Ну или, если хотите, показатель их к вам отношения. Явиться раньше или, что еще хуже, опоздать – это ли не разгильдяйство? И Герочка в этом со мной полностью согласен.

Люблю, когда все по расписанию. Это позволяет как-то планировать деятельность. Не зря, ох не зря среди чиновников в империи так много этнических немцев. Не будь их, и вся система немедленно рассыпалась бы, утонула в болоте опоздавших документов и проведенных раньше, чем нужно, мероприятиях. Есть все-таки в немцах какая-то… какой-то внутренний порядок. Что-то толкающее делать так, а не иначе. И приходить тогда, когда нужно, а не когда получится.

Это уже новое, так сказать, местное наблюдение. Там-то, в другом мире и в другое время, такого засилья нерусских фамилий не наблюдалось. Тоже, конечно, попадались, но существенно меньше и все какие-то… куперштохи… И лишь здесь, во второй половине девятнадцатого века, появилась возможность сравнивать и делать выводы.

Это я к тому, что бал по случаю обручения его императорского высочества, наследника, великого князя Николая Александровича с датской принцессой Дагмарой был назначен на вечер тринадцатого октября. «Виднейшим», как говаривал сотник Безсонов, людям были разосланы приглашения. Залы горного правления украшены имперскими флагами. Повара готовили закуски, музыканты меняли струны, а конвойные солдаты щеголяли в парадных мундирах.

Бал бы не состоялся без генерал-губернатора, но ни единый человек отчего-то не сомневался – Дюгамель изволил оповестить туземное начальство о своем прибытии двенадцатого, значит, непременно прибудет. С самого утра на юго-западной заставе дежурил один из мелких чиновников местной администрации, который должен был проводить кортеж генерал-лейтенанта к дому горного начальника. Ну и мой казак, чтобы я тоже был в курсе. Подозревал я, что зловредный Фрезе может и «позабыть» сообщить о столь знаменательном событии.

Осенью темнеет рано. В полшестого-шесть уже густые сумерки, и на экипажах зажигают фонари. А учитывая то, что в караване Дюгамеля было по меньшей мере с дюжину карет, – зрелище вышло феерическое. Добавьте сюда полсотни – черт его знает, драгун ли, гусар ли, понятия не имею, как их друг от друга отличать, – кавалеристов конвоя, так и вообще чуть ли не парад получился. Зеваки вдоль улиц тысячами выстроились. Государева наместника чуть ли не как члена императорской фамилии встречали. И «ура» кричали, и флагами размахивали, и букетики бросали. Даже завидно стало. Меня-то, вернувшегося из долгого и трудного похода на китайскую границу, вообще никак не приветили. Можно сказать, просочился в горную столицу, как вор…

Так получилось, что эпохальный въезд генерал-лейтенанта в Барнаул я наблюдал из-за не слишком чистых окон портняжного ателье. Мундир-то у меня с собой один был. Второй заказал, но пошить его обещали только к завтрашнему балу. А вот немного поправить имеющийся могли достаточно оперативно. Предложили подождать в специально устроенной гостиной, чаем себя с печеньем побаловать.

Сидел, ждал, с Варежкой о фотографии болтал. Супруга его из Первопрестольной вернулась, где окончила соответствующие курсы. А вот на сам аппарат с реактивами средств у нее не хватило. Вот он мне и расписывал, какое это чудо расчудесное и как было бы славно присовокуплять фотографические отпечатки злостных преступников к их полицейским делам. Пестянов думал, что хитрит, а мне было весело. Его потуги выглядели презабавнейше.

– Знаешь что, Ириней свет Михайлович, – хихикнул я, когда кортеж генерал-губернатора скрылся за поворотом, – что ты все, аки заяц, петлями кружишь? Деньги хочешь попросить на аппарат? Так я разве против? Только скажи мне, милый друг, вот что. Вопрос первый: какова цена одной фотографии и кто, по-твоему, должен за нее платить? И вопрос второй: много ли в Томске сыщется богатеев, желающих запечатлеть свою, так сказать, физиономию для потомков?