Книга Стоять в огне - Богдан Сушинский

— В течение трех месяцев он был стрелком на тяжелом бомбардировщике.

— Вот видите: он — русский, бомбардировщик тоже был русским. И кличка его, если мне не изменяет память, Стрелок-Инквизитор?

— Считаете, что он должен предстать перед Беркутом в виде парашютиста?

— На заключительном этапе. Для начала — более скромное задание: пройтись ночами по деревням под видом русского парашютиста, отставшего от своих. Вполне естественно, что в его положении человек одинаково интересуется и своими друзьями-десантниками, и партизанами, и даже подпольщиками. Конечно же, попутно ведет большевистскую пропаганду среди населения. А, господин Штубер? Почему бы нам не подыграть русским, коль уж они решились на такой отчаянный десант в районе Подольска, в непосредственной близости от фронтовой ставки фюрера? Они ведь знали, на что идут. И знали, куда посылать этот десант. Заполучив себе Беркута с остатками его группы, они, пожалуй, смогут планировать серьезные акции. Кстати, как самочувствие самого Стрелка-Инквизитора?

— В норме.

— Думаю, что даже ранение может сыграть на его легенду. Он недавно из госпиталя. После ранения, полученного где-то далеко отсюда, допустим, в Белоруссии, в районе Беловежской пущи. Которой русские, по вполне известным вам причинам, тоже усиленно интересуются.

— Нужно обдумать детали, господин оберштурмбаннфюрер.

— Даже не отметив заманчивость моей идеи? — нервно рассмеялся Роттенберг.

— Нужны детали, нужна легенда. С замыслом я в принципе согласен, однако…

— Ясно. Обсудим это завтра, в девять утра. Но к подготовке Стрелка-Инквизитора приступайте немедленно. В любом случае она пойдет ему на пользу. Через час у вас появится мой унтерштурмфюрер Генфрид. Большой специалист по части всевозможных декораций. К тому же дважды побывавший в тылу у русских.

— Декоратора встретим. В девять утра я — в вашем кабинете, господин оберштурмбаннфюрер.

— Мне бы очень хотелось, чтобы эта операция нам по-настоящему удалась, — доверительно завершил разговор Роттенберг. — Слишком много у нас с вами потерь. Некоторые из них не способен будет объяснить, а тем более оправдать даже ваш большой друг Отто Скорцени.

55

— Ты, Андрей? — Крамарчук услышал шаги Марии, открыл глаза, однако ни отозваться, ни приподняться не успел — Мария уже стояла у постели. — Ты, лейтенант?

В комнате было сумрачно, и Николай нисколько не удивился, что девушка приняла его за Андрея. Их сходство с Громовым было поразительным. А ревновать ее к Андрею он уже не мог. Слишком дороги были ему оба эти человека — командир и медсестра, последние из гарнизона «Беркута».

— Мария… Пришла! — радостно прошептал Крамарчук, забыв, что прежде всего должен разочаровать медсестру, сообщив ей, что он не лейтенант Громов. Ему приятно было ощущать на своем лбу ее теплую, чуть влажноватую ладонь. И хотелось снова и снова слышать это, пусть чужое, но так нежно произнесенное имя.

— Как же ты так?… Откуда ты?!

Николай хотел ответить ей, объяснить ее ошибку, но, увидев сзади, почти за спиной Марии, старуху хозяйку, осекся. Кристич тоже оглянулась, прошептала: «Извините», — но Ульяна продолжала стоять с большим ножом-секачом в руке, с которым, видно, собиралась выйти на кухню, да почему-то не уходила.

— Крамарчук я, Мария… — прошептал Николай, когда хозяйка наконец ушла, растворилась в сумраке коридора. — Сержант Крамарчук. Тот самый, из дота, ни любви ему, ни передышки…

— Да? — как-то совсем неудивленно переспросила Мария. В длинном мешковатом ватнике, по-деревенски повязанная платком, она сейчас мало чем напоминала ту бойкую степенную красавицу медсестру, которую Николай ожидал увидеть здесь после двух лет неизвестности. — Значит, это ты, сержант, — облегченно присела она на корточки. — Боже мой!… Ты-то откуда? Я уж думала: больше никого… Последняя из всего гарнизона.

— Не причитай, доктор Мария, не причитай, — ворчливо прошептал он. — Ну что ты? Держись. Все-таки нас еще двое. Отвернись, я поднимусь. Не ожидал так рано.

— Двое? А… лейтенант? — несмело, настороженно спросила Мария, отворачиваясь.

— Самому хотелось бы знать, что с ним, Мария. Бой был. У лагеря. Сатанинский бой. Мы с Мазовецким — помнишь, тот поляк, что спасал тебя?

— «За Елисейскими полями, мадам»… — пыталась улыбнуться Мария, но так и не смогла.

— …Так вот, я, он и еще несколько ребят были на задании. А вернулись, — вокруг трупы, разрушенные землянки… К счастью, наткнулись на одного нашего раненого… Да что пересказывать?!

— Ну а лейтенант… Громов? О нем этот раненый что сказал?

— Откуда ему знать, что с лейтенантом? — вдруг раздраженно спросил Крамарчук. — Он в дозоре был. Получил свою пулю и лежал. О ком ни спроси — «все погибли, все погибли!…» Будто он сам, лично хоронил их.

— Но отряд ваш?… Он что, действительно погиб?

— Отряд? Отряд, конечно, погиб. Что тут скажешь? Но кто сказал, что и Беркута тоже нет? Кто его хоронил? Где могила?

— Ох, Андрей, Андрей!… — прошептала Мария, тяжело вздохнув. — Что ж ты так?…

— Ну, что случилось?! — довольно резко спросил Крамарчук, снова увидев в комнате старуху хозяйку.

— Уходить тебе надо. И тебе, и ей. Через окно. Быстро — через окно. И к лесу…

— Что?! — подхватился Крамарчук, представая перед женщинами в нижнем белье. — Немцы?! Что ж ты тогда, мать Ульяна, мнешься?!

— Потому что сама и выдала вас, — непокаянно объяснила старуха. — Того же хлопца, который тебя, девка, позвал — к полицаям послала.

— Ты?! К полицаям?! — ужаснулся Крамарчук, хватаясь за гимнастерку и ремень с двумя парабеллумами.

Но Мария уже все поняла. Бросилась к окну, оттянула верхние и нижние шпингалеты, расстегнула его настежь…

— Сам идти сможешь? — спросила она, уже стоя одной ногой на подоконнике.

— Смогу. Ты же меня, мать Ульяна, христопродавка, лечила!… — возмущался Николай, поспешно одеваясь. — Сволочь же ты!!

— А ночью хотела зарубить, — холодно прервала его старуха. — Да удержал Господь Бог от греха. — Она стояла посреди комнаты, ничуть не пугаясь ярости партизана, ни на шаг не собираясь отступать. — Может, они и догонят вас. Но пусть не в моей хате… Пусть в лесу. Или в поле.

— Но почему ты так, почему?! — рассвирепел Крамарчук.

— Вы-то, иродово семя, моих в тридцать седьмом, небось, не жалели. И мужа, и сына — обоих! А я, вот, и после этого не озверела… Да ты убей, убей, если уж настолько лют на старуху. Вы до войны вон сколько люду настреляли, большевики-чекисты проклятые! Теперь вам — что кровь, что вода…

— Да кто же их расстреливал — я, что ли?! Или, может, она, медсестра?! Что ж ты, христопродавка?… — все еще изливал душу Крамарчук, отлично понимая, что все его доводы уже не имеют смысла. — Мария, вот тебе пистолет! К оврагу, в лес!… — крикнул он, выбираясь через окно вслед за медсестрой. — К оврагу — и в лес! Я прикрою. Давно мы с ними, голубками, не виделись. Ну где там они?! Помолись и ты за меня, старуха. Не ты первая предаешь… А я — вот он! На всякого Иуду — по Крамарчуку.