Книга Язон четырех морей - Жюльетта Бенцони

«Полноте, Марианна! Ты должна понять, что все в этом мире можно достигнуть главным образом только собственным мужеством и настойчивостью!»

Эффект всегда был магический, и оказалось странным и утешительным вновь ощутить его с чашкой чая, поданного в чужом доме! Ставя на серебряный поднос цветастый фарфор, Марианна встретилась взглядом с внимательно смотревшей на нее миссис Кроуфорд.

– Чему вы улыбаетесь, дорогая? Я считала, однако, что рассказывала вам о таких мрачных вещах!

– Не из-за этого, сударыня… Просто, когда я начала пить чай, здесь, вместе с вами, мне вдруг показалось, что я вернулась в дом моего детства, в Англию! Но, умоляю вас, продолжайте, пожалуйста!

Печальный взгляд старой дамы задержался на лице молодой женщины, и ей показалось, что в нем появляется симпатия и нежность, ранее не замечавшиеся. Но Элеонора Кроуфорд ничего не сказала и повернула лицо к окну, являя Марианне свой профиль, полуприкрытый муслиновыми оборками чепца. Она продолжала свой рассказ, но таким глухим голосом, что Марианна сначала едва разбирала слова.

– Просто удивительно, сколько воспоминаний о первой любви могут оставаться живыми и мучительными, несмотря на бесконечную череду ушедших лет! Вы и сами это узнаете, когда постареете! Мне кажется, когда я думаю о Пьетро, что только вчера я бежала на встречу с ним у часовни Сан Кристофоро в сиреневых сумерках, среди аромата свежескошенного сена… Мне было пятнадцать лет, и я любила его. Ему исполнилось семнадцать. Он был красивый и сильный. Жил он в деревне Капанори, один, после смерти отца, медника. Он хотел жениться на мне, и каждый вечер мы встречались… до того вечера, когда он не пришел. Один вечер, второй… и никто в деревне не мог сказать, где он, но я сразу же почувствовала страх, сама не зная почему. Может быть, потому, что он никогда ничего от меня не скрывал! На третью ночь, не в силах найти покоя, я бродила по парку с единственной целью – приглушить мою тоску. Стояла невыносимая жара. Даже вода в бассейнах была теплой, а лошади в конюшнях стояли не шелохнувшись. И тогда, проходя возле павильона с нимфой, я услышала пение, если это могло называться пением! Это были скорей монотонные сетования, сопровождавшиеся глухим, отрывистым барабанным боем, иногда прерывавшиеся странными возгласами. Я никогда не слышала ничего подобного, но, чтобы осмелиться прогуливаться так близко около дома и особенно около павильона, что строжайше запрещалось слугам, я, очевидно, была не в себе. Какой инстинкт толкал меня тогда на запретную дорогу к поляне и маленькому храму? Я не знаю этого и теперь. Тем не менее я пошла туда, наугад, крадучись, хватаясь руками за скалы и так распластываясь на них, что мне казалось, я сама превращаюсь в камень. И когда огни храма ударили мне в лицо, я невольно попятилась, затем, очень осторожно, снова высунула голову наружу и… тогда увидела!

Снова молчание. Вся в напряжении, Марианна едва дышала из боязни нарушить то зачарованное состояние, в котором пребывала Элеонора. Она слишком хорошо помнила свой панический ужас, когда обнаружила руины и обнимающего статую Маттео Дамиани. Но она догадывалась, что испытание, которому подверглась эта женщина, было страшней ее собственного, и совсем тихо спросила:

– Вы увидели?..

– Прежде всего Гассана! Это он так пел. Он сидел на корточках на мраморных ступенях, зажав между коленями небольшой барабан в форме тыквенной бутылки. Громадными черными руками он бил по барабану, аккомпанируя своему вытью. Подняв голову вверх, он, казалось, стремился туда, к звездам, и в пламени освещавших внутренность храма факелов его черная кожа отливала бронзой, а золоченая набедренная повязка и варварские драгоценности горели огнем. Он сидел спиной к храму, за колоннами которого я могла разглядеть позолоченную кровать, обтянутую черным бархатом. А на кровати два тела, сплетенные в одно, предавались любви… Женщиной была Люсинда, мужчиной – Пьетро!.. Мой Пьетро! Я и теперь еще не понимаю, как не умерла тогда на месте… Как я смогла найти силы убежать! Больше никогда я не увидела Пьетро живым! На другой день обнаружили его тело, висящее на ветке дерева на холме. А через три дня я уехала со скоморохами!..

На этот раз Марианна несколько минут не могла произнести ни слова. Она так хорошо знала поместье, имя которого она носила, что этот драматический рассказ восприняла если не как пережитый ею, то, по крайней мере, как увиденный собственными глазами во всех его перипетиях. И она не удивилась, увидев, как старая дама кончиком пальца смахнула непрошеную слезу. Просто когда она почувствовала, что ее собеседница пришла в себя, она приготовила новую чашку чая и подала ей, прежде чем спросить:

– И вы никогда не возвращались туда?

– Да, в 1788 году, чтобы присутствовать при смерти моей матери, которая так и прожила всю жизнь безвыездно в поместье. Она очень давно простила мое бегство. В сущности, она была даже счастлива, что я вырвалась из этого проклятого дома, где она была свидетельницей стольких драм. Это она воспитала князя Уголино. При ней также случился пожар в храме, в котором Люсинда нашла ужасную, хотя и добровольную смерть. После пожара она надеялась на лучшее будущее, раз семейный демон в образе этой женщины наконец исчез. И некоторое время события, казалось, подтверждали это. Через год после ее смерти Уголино, ее сын, женился на очаровательной Адриане Маласпина. Ему было девятнадцать лет, ей – шестнадцать, и давно уже в округе не встречали более подходящей и влюбленной пары. Ради Адрианы, которую он обожал, Уголино укротил свою естественную необузданность и тяжелый характер. Он во многом походил на свою мать, увы, но волк превращается в ягненка ради молодой жены. Конечно, моя мать твердо верила, что время несчастий закончилось. Когда по прошествии чуть больше года после свадьбы Адриана оказалась беременной, Уголино окружил ее всеми вообразимыми заботами, не отходил от нее ни днем ни ночью, простер свое внимание даже до того, что приказал обматывать тряпками лошадиные копыта, чтобы их стук не возмутил ее отдых. А затем родился ребенок… И горе вернулось. Перед смертью моя мать хотела немного облегчить свою душу от давившего на нее груза, и, прежде чем исповедаться и получить отпущение грехов, она открыла мне тайну двойной драмы, случившейся весной 1782 года.

– Двойной… драмы?

– Да. В момент рождения князя Коррадо только две женщины находились рядом с донной Адрианой: моя мать и Лавиния. Но не думайте, – добавила она, увидев вспыхнувший в глазах Марианны огонь, – что моя мать открыла мне тайну этого рождения. Это не была ее тайна, и ей пришлось на распятии поклясться никогда ее не раскрывать, даже на исповеди. Она рассказала только, что в следующую после родов ночь Уголино задушил свою жену. Но он не смог даже прикоснуться к ребенку: опасаясь за его жизнь, Лавиния унесла его и спрятала. А через два дня князя Уголино нашли лежащим в конюшне с размозженным черепом. Смерть, конечно, приписали несчастному случаю, но на самом деле это было убийство.

– Кто же убил?

– Маттео! С тех пор как она стала женой Уголино, донна Адриана зажгла в Маттео страстную любовь. Он жил только ради нее, и он убил своего хозяина, чтобы отомстить за ту, которую любил. И с этого дня он с завидным вниманием заботился о ребенке вместе с донной Лавинией.