Книга Песни мертвых соловьев - Артем Мичурин

– Больше полувека простоял, а сегодня рухнет? – ответил риторическим вопросом Ткач. – Вряд ли. А вот просквозить – это запросто.

Сидеть без движения действительно было холодновато, да еще и ветер на такой верхотуре дул – будь здоров.

Капитан отступил от окна и закурил, пряча огонек в ладонь.

– Ты так и не рассказал про семью, – напомнил я о замятой было теме.

– Хм. После нашей вчерашней беседы о методах воздействия как-то не тянет откровенничать на этот счет.

– Значит, семья все же есть? Да брось. Ты ведь мне не должен. Пока. Или кинуть собрался?

Ткач, качая головой, выпустил струйки табачного дыма и поскреб щетину.

– Бля, опять все с ног на голову перевернул. Как это у тебя выходит? Я ему – «Не греши», а он мне – «Покайся».

– Ну так?..

– Была. Была семья. Жена-красавица, двое сыновей: одному три года, второму – полтора. Мишка и Серега, – капитан, неожиданно помрачнев, одной затяжкой сжег папиросу до самых губ и забычковал окурок о стену.

– Что с ними случилось?

– Умерли.

– Как?

– Не твое дело.

– Надеюсь.

Ткач посмотрел на меня с явной враждебностью.

– Плохая шутка.

– Ты о чем? Ладно-ладно, остынь. Не хочешь – не рассказывай. Какие мы нежные. Я, между прочим, тоже почти всей семьи лишился.

– Что произошло?

– Замочил ублюдков.

– Блядь!

Капитан в сердцах сплюнул, прошел полпролета вниз и, сев на ступеньку ко мне спиной, достал очередную папиросу.

– Так ведь не от хорошей жизни. Тут, понимаешь, либо я, либо меня.

– Избавь от подробностей, – он еще немного помолчал, но скоро любопытство взяло верх. – Правда или опять пиздишь?

– А что в моей истории такого невероятного?

– Родных отца и мать?

– Нет. Отец – громко сказано, да и не родной. Тех, биологических, я не знаю. Но хотел бы познакомиться.

– А у самого-то дети есть?

– Может и есть. С каждой шлюхи отчета не требовал.

Ткач понимающе усмехнулся:

– Теперь на это вся надежда.

– Боишься без следа сгинуть? Знаешь, некоторые верят, что душа жива, пока живет память о человеке. Но я ни разу не слышал уточнений по поводу характера этой памяти.

– В таком случае тебя ждет долгая загробная жизнь.

– Мне и нынешняя наскучить не успела. Есть многое, что стоит увидеть.

– Например?

– Центнер героина. Кстати, ты не думал о том, чтобы самостоятельно сбыт организовать? Навар будет в разы выше.

– Нет, это не по мне.

– Так ведь я не предлагаю стоять на углу с парой доз. Вопросы распространения готов взять на себя, нужные контакты имеются, а ты мог бы обеспечить охрану нашему совместному предприятию. В таком деле нужно много-много злых людей. Мне кажется, собрать их – не проблема для капитана отряда.

– Возможно, – в голосе Ткача появились нотки заинтересованности.

– Сиплый тоже мог бы пригодиться.

– А остальные?

– Остальные… пусть сами решают. Либо сдадут товар по дешевке, как ты и планировал, либо присоединятся к нам за большую долю, но…

– …не равную?

– Разумеется. Хотя наилучшим вариантом было бы…

Капитан сложил физиономию в гримасу средней степени недовольства.

– На первый раз я сделаю вид, будто ничего не слышал.

– Хорошая мысль.

Уверен, появятся и другие. Всегда появляются. Нужно лишь слегка удобрить почву.

Глава 20

Дежурство прошло спокойно. Отбдив свое, мы передали вахту Балагану с Сиплым и устроились на отдых в обжитой предшественниками квартире, оказавшейся, к слову, довольно уютной – две просторные комнаты, кухня, санузел, шкафы и серванты, покоробленные перепадом температур, сгнивший диван и кресла, ржавый холодильник, барабан с мотором от стиральной машины в куче жестяной трухи, толстенный слой пыли и затхлый смрадный воздух. Но больше всего меня порадовал телевизор. Раньше я уже видел подобные штуки, обычно небольшие, а этот был просто громадный. Он гордо возвышался на стеклянной тумбе с алюминиевыми опорами, в компании почетного караула из двух колонок по сторонам и одной, здоровенной, снизу. Экран вздулся и пошел волнами, пластик растрескался, стал хрупким, как уголь, мелкое черное крошево осыпалось на пыльное стекло. Телевизор стоял в ногах большой двуспальной кровати, а я лежал на ней, застелив гнилой матрас пологом, и думал – что здесь смотрели полвека назад? В собрании Валета было много старых журналов с телепрограммами. Они пестрели ни о чем не говорящими мне названиями передач и фильмов. А еще там были новости. Любопытно, какие новости показывал экран этого телевизора в канун войны? Тревожные, полные напряжения и зловещих предвестий? Или самые обычные, ничем не примечательные, будничные, которые и новостями-то назвать сложно? Судя по брошенным домам и суматохе на дорогах, пиздец нагрянул без предупреждений. Я встал с кровати и подошел к окну. Высоко. Внизу река, мост вроде уцелел, за рекой россыпь домишек, лес, что-то похожее на промзону… Москвы не видно. А было ли видно взрывы? Пожалуй. До столицы всего двадцать километров – рукой подать. Каково это? Вот живешь-живешь в своей уютной квартирке, просыпаешься каждое утро, чтобы пойти на работу, берешь из холодильника пожрать, наливаешь чаю, садишься перед телевизором, жуя, смотришь хуйню в утренних новостях, и вдруг… А может, счастливый владелец громадного телевизора еще спал, когда все случилось. Спал и видел сны, навеянные безмятежной сытой жизнью. Улыбаясь, терся холеными щеками о накрахмаленную подушку, и вдруг… Что он ощутил, увидев за окном крах привычного мира? Как повел себя, прокумекав, наконец, сонными мозгами суть произошедшего? Впал в прострацию, отчаяние, ярость, рехнулся? Или… обрадовался? Может, он – уставший от монотонной рутины с ее ватными эмоциями – почуял то самое, что сидело в нем очень глубоко, под слоем выдуманных проблем и смехотворных целей. Может, счастливый владелец громадного телевизора ощутил в тот миг, остро, до спазмов и зубной ломоты… жизнь.

– Чего не спишь? – в комнату вошел Ткач, поставил автомат у изголовья, скинул разгрузку с берцами и завалился на кровать.

– Да так, размышляю.

– О чем? – поинтересовался капитан, зевнув.

– Героин, золото… О чем же еще?

– Ложись давай, а то выспаться не успеешь.

Ночью зарядил дождь и лил все утро. Небо чуть прояснилось только к десяти часам. Потоки воды сменились мелкой изморосью. Гейгер – единственный, кого такая погода радовала – сказал, что нам охуенно везет и мы должны благодарить бога за ниспосланную мокроту, прибившую к земле пыль. Двигаться продолжали вдоль дороги, обозначенной Ткачом как «Щелковское шоссе». Балаган молчал, Сиплый жаловался на промокшие ноги и чертову погоду, пророча всем воспаление легких, Гейгер успокаивал его, рисуя альтернативу в образе выхаркивания этих самых легких, забитых радиоактивной пылью.