Книга Я садовником родился - Наталья Андреева

- А почему?

- Деньги хорошие дали. Первую премию. Несколько тысяч долларов.

- Так много? – удивился Алексей.

- А что ты удивляешься? Конкурс-то международный. Если бы не деньги, я бы так не расстраивался. Но он-то инвалидом стал. Может, ему на операцию денег надо. Или жить не на что. А я и так человек богатый.

- Ну, пошел бы к нему и предложил помощь. Денег дал.

- А за что? Он гордый. Рассказать, как «Нежность» украл? По честному, это ему должны были дать и диплом, и премию. Вот, собственно, и все. Но это одна из самых неприятных историй в моей жизни. Не люблю ее вспоминать. Картину точно покажешь? – вдруг тихо спросил Лейкин.

- Зачем? Тебе же больно об этом вспоминать.

- Я хочу его еще раз увидеть. Букет.

- Увидишь. – Алексей сделал паузу и осторожно спросил: - И давно ты видел последний раз этого своего приятеля?

- Не очень. К Лилии заходил, вот и встретил возле дома. Он в том же дворе живет.

Номер квартиры и фамилию лейкинского приятеля Алексей выслушал почти равнодушно. Все и так ясно. Потому что все кончено. Он уже никуда не спешит.

Не торопясь, вышел из лейкинской квартиры, спустился по лестнице пешком. Постоял у подъезда того дома, где жила мать. Солнышко светит. Хорошо. Нет, не будет он сегодня Барышеву звонить. Не надо портить такой хороший день. Завтра. Это будет завтра.

4

Серега позвонил сам. На следующий день и прямо с утра. Голос у него был расстроенный:

- Слушай, Леша, этот Воробьев не колется. Ну, что за дело, а? Ничего у меня не получается! С людьми, что ли, не умею разговаривать? Не бить же мне его, а? Две ночи в камере просидел, а все равно не колется. Что делать? Доказательства есть у нас?

- Есть.

Алексей посмотрел на стену, куда жена Александра вчера повесила картину. Вернее, гвоздь забивал он, и вешал тоже он, а Сашенька целый час выбирала место. И повторил:

- Доказательства у нас теперь есть. Много доказательств. Я сейчас приеду.

- А Воробьева? Вызывать.

- Вызывай.

…Он моргал очень беспомощно. Жалобно моргал. Алексей подошел к Воробьеву совсем близко, и тот прищурился, насторожился, потом вздрогнул, по-собачьи заглянул в глаза:

- Как же так? А? Как же так? Ведь я никого не убивал. Отпустите же меня. Вы хороший человек. Отпустите.

- Ага. Отпустим, - зловеще сбросил Серега Барышев. – Как же.

- Вы свободны, Петр Александрович, - сказал Алексей и посмотрел на друга: - А извинения вам принесут официальные лица. И я.

- То есть как? – Серега даже привстал.

- А вот так. Пропуск выпиши.

- Допустим, дети говорят, что папа весь вечер был дома. В тот день, когда было совершено последнее нападение, и сгорел цветочный павильон. Но это ж дети! – сказал Барышев.

- А детям надо верить. Выпиши пропуск.

- Леша, я тебя не понимаю.

- Выпиши пропуск, говорю. Я знаю, кто убил.

- Вы хороший человек! Замечательный человек! –Воробьев долго тряс его руку перед тем, как выйти из кабинета.

Когда он ушел, Серега напряженно спросил:

- Ну, и кто?

Алексей зевнул, лениво развалился на стуле. Бросил:

- Отдыхай.

- Отдыхай?! Бежать же надо! Брать надо! Раз ты знаешь, кто этот маньяк! Он в тюрьме должен сидеть!

- Он там и сидит, - спокойно сказал Алексей. – В тюрьме.

- То есть как?

- А так. Его позавчера утром задержали за кражу магнитол из легковых машин. Ну и прочей аппаратуры. И он, между прочим, признался. В кражах. Тебе осталось только вызвать его на допрос и предъявить обвинение в четырех убийствах. Кстати, почему мы вдруг решили, что это маньяк?

- Да ты сам говорил…

- Потому что я тупой! Потому что у меня фантазия бешеная! Потому что я фантастику люблю смотреть! И триллеры, где у людей кожу со спины режут на платья! Мне загадки нужны, таинственные преступления нужны! Но ты-то, ты! Серега! Как ты в Анашкина-то вцепился? Я, мол, в цветочную теорию не верю, а вот корысть человеческую, пожалуйста!

- А какая у него была корысть?

- У Колокольчикова?

- Ты и фамилию его знаешь?!

- Лейкин сказал. Вместе с номером квартиры. Сорок шесть. Я запомнил. Корысть у него была. Помнишь, ты еще возмущался, что вор не испугался твоей милицейской фуражки и залез в машину? А он ее просто не разглядел. Потому что близорукость у Колокольчикова некорректируемая. Из-за нее он остался без любимой работы. А у человека был талант. Я, Серега, картину видел.

- Какую картину?

- Приходи ко мне – посмотришь. «Нежность». Так вот, оставшись без дела, один-одинешенек, Колокольчиков долго думал, чем заняться. Пенсия маленькая, на работу не берут. Или работа не нравится. А руки у него золотые. Хорошие руки. Пальцы чувствительные, слух отменный, все чувства обострены. Устроился он, было, в автосервис, да долго там не удержался. А навыки остались. Помнишь, что рассказывал Косой? Как ловко он с сигнализацией-то справлялся! И почти вслепую! Работал ночью, когда был уверен, что народ спит. В своем дворе, потому что с передвижением по городу у него, слабовидящего, была проблема, особенно ночью, в темноте. Недаром он Флору столько времени искал. Так вот: «работал» он, воровал магнитолы, продавал их Косому, и имел неплохой приработок к пенсии. Кстати, на стоянке он тогда обознался. Когда первую магнитолу принес. Одеколон, что ли, у хозяина с Косым одинаковый? Надо спросить. Он же по запахам ориентировался, в основном.

Алексей на минуту замолчал.

- Водички дай. Голос осип.

- А дальше? – наливая воду в стакан, нетерпеливо спросил Серега.

- А дальше завернулась вся эта цветочная история. В один несчастный вечер две девушки очень поздно возвращались домой из ресторана. Лилия и Маргарита. Были они обе слегка навеселе, потому по дороге, видимо, перепутали пакеты. Не знаю точно, как все было, может, у одной молния на сапоге расстегнулась, и она подруге дала свой пакет подержать. Те самые подсолнухи, о которых я тебе столько говорил. Короче, Марго дошла до своего подъезда, «пока-пока» и, как говорится, закрыла за собой дверь. А Лилия пошла дальше и тут то, возле своего подъезда увидела мужчину, который тонкой стальной линейкой пытался открыть дверцу машины. Вот откуда линейка, Сережа. Не орудие маньяка, а очень удобная штука, если надо поддеть пимпочку и открыть дверцу машины, не имея ключей. Тонкая, гибкая стальная линейка. Наша девочка догадалась, чем он занимается. Видимо, она вскрикнула: «Ай!». Или: «Что вы здесь делаете?!». Хорошая была девочка. Добрая, правильная. Не то что глупая Роза. Но о ней потом. Он среагировал на крик мгновенно: наотмашь ударил Лилию линейкой. Попал, видимо, по щеке. У него вообще все чувства обострены до предела. Он ими видит. Не глазами, а чувствами. А Лилия, видимо, начала громко кричать. На него же словно весь мир обрушился. Мир звуков. Он ударил ее еще раз, еще, еще… Потом начал душить, лишь бы замолчала. Не хотел он ее убивать. Потому, когда девушка затихла, сам не поверил тому, что сделал. И поступил, как с цветком: разул ее и опустил ноги в лужу с водой. Как сорванный цветок. Подумал, что оживет. Не ожила. А тут он услышал другой крик. Видимо, уже оказавшись в лифте, Марго заглянула в пакет, и не увидела там своих черных туфель. Батон и буханку черного хлеба она увидела. И поняла, что случайно обменялась с Лилией пакетами. А туфли нужны. Марго ведь очень на всем экономила. Она вновь спустилась на первый этаж и бросилась вдогонку за подругой, а когда выскочила из подъезда, увидела, как какой-то мужик разувает ее. Уже неподвижную. Марго вскрикнула, и он обернулся. Но Марго была девушка умная. Она кинулась к своему подъезду и успела убежать. Ему остался только запах духов. «Турбуленс». И два ярких пятна в воспоминаниях: цветной платок на голове у девушки и желтый пакет с подсолнухами. Нечаянный свидетель. Он долго ждал еще у подъезда. Быть может, не один час, пока не сообразил, что девушка там живет. Или устал. Может, ушел домой, стал ждать, когда за ним придут. Не пришли. Он подождал еще день, потом понял, что девушка в милицию не заявила. Но не факт, что не заявит. И вечером в среду Колокольчиков снова пошел в тот подъезд, где жила Марго. Спрятался в бывшей будочке вахтера. И даже оттуда почуял знакомый запах. Одинаковый рост, платок, духи, пакет. Этого хватило. Колокольчиков принял Викторию за Марго и убил ее. Стальной линейкой, которая оказалась надежным оружием. И успокоился. Милиция, ведь, так и не пришла. И в этот день, и на следующий. И потом.